— Какое у вас право, госпожа Блаженова, подозревать меня в столь неблаговидных поступках? И в глаза говорить мне об этом?

— Есть у меня это право. Прежде всего право русской женщины, теряющей Родину благодаря тому, что генералы, одержимые болезненным честолюбием, мешают друг другу должным образом воевать. Есть у меня право женщины, прожившей жизнь в знатности, но честно.

— Напрасно верите сплетням. Против Каппеля не интригую. Не умею интриговать. Предпочитаю по-вашему все говорить в глаза. Каппеля просто не уважаю за его боевые повадки генерала-барина и карьериста. Он мне не по душе. Уж слишком он вылощенный и надушенный.

— Но согласитесь, Анатолий Николаевич, что не все командиры, доказывая солдатам свое уважение, должны докуривать солдатские махорочные цигарки, что не все способны под хмельком, завоевывая популярность, плясать вприсядку. Я не против вашего обхождения с солдатами. Каждый командир вправе искать свои тропинки в разум и душу солдата. Но тогда зачем вы своим солдатам внушаете, что генерал Каппель, не любя солдат, не бережет их в бою?

— Сплетни. Солдаты не от меня узнают об этом. Каппелю всегда важен эффект от любого боевого задания. Эффект во что бы то ни стало. Он забывает, что за это приходится жестоко расплачиваться. Генерала Каппеля, повторяю, не уважаю. И не только у меня к нему неприязнь.

— Вы правы. Я знаю еще одного генерала. Вержбицкий. Он ведь вам верный подпевала во всех замыслах против Каппеля. Вот и пришло время сказать вам, чем вызвано приглашение, уважаемый Анатолий Николаевич.

— Из-за Каппеля?

— Из-за него и многого другого. Вы не любите Каппеля, так как к нему расположен верховный, которого вы также изволите не любить. И прекрасно знаете, что по Омску ходят нелестные для адмирала, придуманные вами, бойкие по-сибирски прибаутки.

— Вот уж это клевета. У меня много врагов. И вам известно об этом. Так почему же нелюбовь к адмиралу неких кругов общества и армии приписываете только мне? У генералов, не имеющих никакого отношения к Сибири, я бельмо на глазу. Мешаю им чувствовать себя хозяевами на сибирской земле. Я всегда им напоминаю, что они на ней только гости и вдобавок незваные.

— Это земля русская! Сибирь — принадлежность России! И у всех, кто сейчас по несчастью находится на ней, одинаковые с вами, сибиряками, права. Уже потому, что солдаты, защищающие ее от большевиков, в основной массе — выходцы из центральных губерний. Будто не знаете, как приходится пополнять воинские части? Сибиряки предпочитают греться в родных закутках и кровь свою берегут. Вот мы и пригласили вас, чтобы, выслушав нас, вы по-новому начали думать не только в масштабе Сибири, но и в масштабе всей России.

— Россия потеряна. И я не откажусь от мысли укреплять неприкосновенность Сибири от большевиков.

— Слышите, владыко? — спросила епископа Блаженова и продолжала: — Чем же вы укрепляете эту неприкосновенность? Разъездами по фронту к милым вашей душе генералам? Сколачиванием сговоров с эсерами, с монархистами. Надеетесь на замену Колчака выродками в генеральских мундирах вроде Иванова-Ринова или атамана Анненкова?

— Вы не смеете.

— Смею, генерал. Смелость эту мне дали русские офицеры, в большинстве такие же молодые, как вы сами. Мне дали эту смелость все, кто в Омске от неудач на фронте обречен на исход из страны. А представляете ли вы, генерал, что такое этот исход? Это наша будущая голгофа. Вы об этом не думаете? Вам нужна неприкосновенность родной вам Сибири? Ради этого вы спеваетесь со всеми, чтобы поскорей подобраться к полновластью. Что такое ваше полновластье для нас, оказавшихся в Сибири? Оно одинаково с властью большевиков. Ибо вы мечетесь от одного политического сословия в другое, выискивая выгоду. Вы боретесь с большевиками не ради спасения России, а чтобы стать властью в Сибири. А мы, представьте, даже выжившие от старости из ума, сознаем, чем для нас окажется единовластье подобных вам, генерал.

— Я не хочу больше слушать ваш бред, госпожа Блаженова.

— Нет, вы будете слушать все сказанное нами до конца. — Епископ Виктор поднялся. — Слушать будете, запоминая существенное из сказанного. Вам не нравится барство генерала Каппеля, но всем, кто уполномочил нас говорить с вами, не нравится ваше омужичивание себя при генеральских погонах. Фиглярничая перед солдатами, вы хотите заручиться их преданностью при утверждении себя правителем Сибири.

Подойдя к столу, епископ налил из бутылки две рюмки коньяка.

— Может быть, составите компанию? — спросил снова спокойно.

— Не откажусь, владыка. Рюмка сейчас ко времени.

Оба, не чокнувшись, выпили. Блаженова спросила епископа:

— Могу говорить?

— Конечно, Кира Николаевна.

Епископ открыл застекленную дверь, на террасу и в комнату ворвались шумы дождя.

— Мы надеемся, Анатолий Николаевич, вы уяснили необходимость нашей беседы. После нее вам придется думать не только о судьбе сибиряков, а о судьбах всех русских на территории Сибири. Вам придется примириться с Каппелем и быть его верным спутником во всех будущих военных операциях. И придется сделать самое главное — позабыть о своих вожделениях стать правителем Сибири. Колчак поставлен теми, кто именует себя нашими союзниками, а вы у них не зря стали частым гостем.

— О чем говорите?

— Знаете о чем говорю.

— О визите к Жанену?

— О последнем визите.

— Я выполнил желание французского генерала.

— Без ведома Колчака? Уместно спросить, кто же для вас главнокомандующий? И почему за два дня не донесли адмиралу о высказанном желании Жанена?

— Я сделаю это.

— Адмирал уже знает о желании француза. Но нам хотелось бы узнать, почему вы, как русский генерал, сразу не высказали своего категорического и отрицательного мнения о предложении Жанена? Вы обещали ему подумать? Удивлены? У нас, генерал, везде чуткие уши. Приходится быть бдительным, чтобы не попасть в силки сибирского областнического психоза. Кроме того, нам ясно, что гражданская война разоряет и морит голодом только Россию, но она обещает обогащение всем, приглашенным в спасители.

— Неужели вас не встревожило предложение Жанена? — спросил епископ.

— Оно бессмысленно, господа.

— Не скажите… Недаром же вы обещали о нем подумать, а также, видимо, с кем-то посоветоваться. И все за спиной Колчака. Все это дает возможность предположить, что вам была обещана какая-то привилегия?

— Если хотите знать, я просто растерялся, ибо предложение оскорбительно.

— Вот это уже ближе к истине. Но опять невольно хочется задать вопрос, почему именно к вам обратился Жанен?

— Ему известна моя популярность в армии.

— Возможно. А надо признать, Жанен мыслил широко. Спасибо, Анатолий Николаевич, что не отрицали вашего свидания. Но просим поставить нас в известность о следующем.