В стекла окна настойчиво скреблись капельки дождя. Певцова прислушалась.

— Дождь разошелся и, видимо, надолго. Люблю в ненастье вспоминать детство. До смерти мамы оно было у меня солнечным. Кира Николаевна, я все же скажу нам про свою ерунду, портящую мне настроение.

— Спасибо.

Но прежде чем сказать, Певцова прошлась по комнатке, склонив голову, и на ходу произнесла:

— Я полюбила.

— А не увлеклась?

— Полюбила! Все мысли о нем. В памяти первое место тоже его облику.

— Неужели действительно полюбила? А почему же нет? Могла. Только вспомни, раньше тоже было.

— Тогда дурила. Нравилось менять увлечения. Разве удивительно? Вокруг меня все творили грехопадения и любовную ложь, вот и брала пример со старших.

— Кто он?

— Поручик Муравьев.

— Этот модный поэт?

— Да.

— Приятный офицер. Надеюсь, чувство взаимное?

— Он мне не верит.

— И прав! Возле тебя же всегда табун ухажеров. Поди, разберись.

— Я веду себя так, ибо это необходимо.

— Но он-то ведь не знает о причинах этой необходимости.

— Кроме того, он любит другую.

— Это не суть важно. У другой любимого можно отнять.

— Я с ней дружу.

— Скажешь, кто она?

— Настенька Кокшарова.

— Адмиральская дочка, у которой недавно убили жениха. Знаю. Стихи хорошо читает. И изящная барышня. Но в годы моей молодости считалось, что ради глубокой любви можно с родной сестрой не считаться. Так было в годы моей молодости, а теперь во всем карусель. И если действительно любишь, то добивайся желанного. Ума и настойчивости у тебя хватит.

* * *

В тот же день вечером каменный и деревянный Омск намокал под напористым дождем.

У Блаженовой гости. Один из них, генерал Анатолий Николаевич Пепеляев, во флигеле впервые. Здесь и епископ Виктор, именно по его настоянию Блаженова и пригласила к себе генерала.

Пепеляев невысок, по-сибирски коренаст, крепко увязан жгутами мускулов. Он, как всегда, одет с подчеркнутой простотой и нарочитой небрежностью. Солдатского покроя гимнастерка из грубой бязи, крашенной в защитный цвет, с чужими для нее генеральскими золотыми погонами. Над ее левым карманчиком дружно соседствуют два Георгиевских крестика, офицерский и солдатский, оба третьей степени. Шерстяные брюки с пузырями на коленях вправлены в хромовые сапоги с порыжевшими, поцарапанными голенищами.

У Анатолия Николаевича приятное русское лицо. Приятность на нем от быстрых карих глаз с явной лукавой хитринкой. Недовольный узостью своего лба, генерал скрадывает ее напуском челки каштановых волос. Заведи генерал на своем лице бороду и разом стал бы стандартным для Сибири сельским священником, способным умилять прихожан до слез благолепием отравляемых церковных служб. Но Пепеляев бреет подбородок до синевы. И усы у него скорей просто щеточка под носом, задорно приподнятым, и эта русская курносость не портит приятности лица.

Генерал — кондовый сибиряк. Даже походка вразвалку с ударом на пятку. Говорит, когда спокоен, чуть нараспев, пересыпая речь сибирскими прибаутками. Выкрикивает слова, когда взволнован. За Пепеляевым слава храброго человека укоренилась с германского фронта, когда был лихим командиром боевой разведки. От солдат о его смелости можно услышать легенды, и в своих частях он обожаемый командир. В эту осень Анатолию Николаевичу шел двадцать девятый год, и генеральский чин принят им от адмирала Колчака.

На ломберном столе парчовая скатерть, бутылка коньяка Шустова, три рюмки, ваза с яблоками, блюдце с нарезанным лимоном, посыпанным сахарной пудрой.

Епископ Виктор в кресле возле раскрытого рояля. Слушая, он левой рукой перебирал горошины четок и внимательно наблюдал за сменой выражений на лице генерала. Блаженова на диване у стола. Лицо ее, освещенное светом электричества, просеянного сквозь синий шелк абажура, кажется еще более бледным.

Епископу и хозяйке понятно несколько возбужденное состояние Пепеляева. Он то садился к столу, барабаня пальцами по колену, то ходил по гостиной, засунув руки в карманы, приподнимая и опуская плечи.

— Признаться, получив ваше письмо, госпожа Блаженова, и удивлен был, и озадачен вашим желанием повидаться со мной. Кроме того, удивлен, как вы узнали о моем пребывании в городе, ибо оказался совсем случайно, отлучился с фронта только потому, что выдалась боевая передышка. Кстати, могу порадовать. Кажется, слава богу, отбили у красных охоту к напористому наступлению.

— Надолго? — спросил епископ Виктор. — В августе тоже была подобная передышка, но после нее наши войска отошли с занятых позиций.

— Вам трудно понять, владыка, зигзаги войны, уверен, осенняя распутица поможет закрепить линию фронта до зимы. А уж сибирская зима даст нам возможность создать надежный кулак для весеннего наступления. Кроме того, наши армии зимовать будут сытыми, а у большевиков припухать с голодухи.

— Это реальность или опять надежды?

Вопрос Блаженовой заставил Пепеляева остановиться. Удивленно глядя на нее, ответил:

— Это планы ставки верховного. Нужно ли сомневаться в их реальности.

— Вы действительно верите в их реальность или надеетесь на божью помощь с пристяжкой русского авось?

— Любите точность? Если быть до конца откровенным, то должен признаться, что меня всегда гложет недоверие, ибо утерял веру в реальность планов генерала Лебедева. И меня удручает то обстоятельство, что стратегические ошибки Лебедева упорно не замечает адмирал Колчак. Хотя за лебедевские стратегические промахи мы щедро расплачиваемся кровью солдат.

— Почему не скажете об этом…

Пепеляев резким выкриком перебил Блаженову:

— Пробовал! Пробовал с данными в руках уверять адмирала в неспособности Лебедева быть начальником штаба, но Александр Васильевич предпочел мне не поверить, заподозрив видимо, что у меня просто зуб против его начальника штаба.

— Разве адмирал не вправе подумать об этом? Он же знает, Анатолий Николаевич, что вы с многими генералами на фронте не в ладах.

— Только с теми, кто безнадежно бездарен и стар. С теми, за кем солдаты не идут в бой с должным боевым азартом и верой в победу. Вот мои солдаты верят в меня слепо. Идут по моему приказу на самое опасное боевое задание. Могу гордиться, что в моих частях нет перебежчиков и дезертиров. Но к командирам, кои достойно носят свои звания, отношусь с должным почтением.

— Неужели только вам верят солдаты? Не сомневаюсь, что они также слепо верят в талант генерала Каппеля. Однако идет упорный слух, что вы и его не жалуете. Надеюсь, не будете скрывать, что интригуете против него и особенно в моменты, когда его войскам сопутствуют те или иные боевые удачи. А ведь такое ваше поведение, генерал, походит на зависть?