— Каким еще Христом-богом ты клянешься, паскуда, — ласково проговорил распрямившийся Кузьма. — Отродясь жиды так не клянутся.

Я удивленно воззрился на лесника. Надо же, как в его исполнении прозвучало уничижительное слово «жид». Не как оскорбление вовсе, а даже как будто нежно так.

— Дядько Кузьма? — дикие глаза водилы вперились в лесника. — Не признал сразу… Дядько Кузьма, скажи им, что я не выдам! Ты же тоже… Того-этого… С фрицами…

Я фыркнул, не сдержав смешок. Чуть в голос не заржал. Бл*яха, поседеешь тут с этими коллаборациями-перебежками. Хрен поймешь, кто свой, кто чужой.

— Михалыч, этот хрен что, правда еврей? — спросил я и сплюнул.

— Яшка-то? — захохотал Кузьма. — Ну ежели человека зовут Яков Моисеич, то кем же ему еще быть-то? Рожей вот только не в отца пошел, тот кучерявый был, как негр почти. А у этого рожа рязанская. Метрику-то купил поди, чтобы фрицы тебя не раскололи?

— Две тысячи рублей отдал, все чин-чином сделали! — водила явно приосанился. — Теперь я не Яков Шпиро, а вовсе даже Дуньков Колька! Во как! Аусвайс могу показать, ежели стрелять не будете!

«А повеселел, я смотрю, наш перебежчик…» — подумал я и криво ухмыльнулся.

— Да много мы тут разберем, в потемках, — сказал я и махнул рукой. — Так, орлы, надо наводить декорации и валить отсюда. Нам еще в город надо пробраться, чтобы никто не заметил.

Яшка, счастливо избежавший гибели, активно включился в работу. Тело здоровенного оберштурмфюрера нам пришлось ворочать вчетвером, и то чуть не надорвались. Как слон, с*ка, весит.

Тэк-с, как бы нам вас так расположить, ребята, чтобы камрады из «Аненербе» за это дело еще прочнее уцепились? Сейчас нагоним мистического тумана, штаны свои нацистские обделаете!

Кладбище старое — это очень удачное соседство. Но размещать мертвые тела на могилах я не стал, незачем память оскорблять. Для «мизансцены» выбрал ложбинку впритык к покосившейся оградке. Руки громилы связал веревкой, которая нашлась в машине у фрицев и подтянул к нижней ветке. Теперь фриц сидел, задрав руки. Башка завалилась на бок. Ага… Быстрым росчерком вырезал ножом на лбу перечеркнутую «Z» — вольфсангель. Почти как Зорро, с поправкой на время. Так, что там еще? А, точно. Следы когтей же! Я рванул его китель, обнажая безволосую могучую грудь. Выцарапал три следа когтя.

— Подожди! — Злата тронула меня за плечо и хихикнула. — Вот так еще можно!

Она водрузила на его голову сплетенную из веток конструкцию, приблизительно похожую на пирамиду. Мы отступили на шаг, полюбовавшись на результат. А, точно! Камешек с руной. Я припрятал с того раза оставшиеся. Надо бы как-нибудь на досуге нового антуража накорябать.

— Придержи его голову, — попросил я Злату и сунул громиле между зубов нож. На мгновение показалось, что в его открытых остекленевших глазах мелькнула ненависть. Фу ты, пропасть! Показалось… Я сунул ему в зубы плоский камешек, не разглядывая, что там на нем было нарисовано. Почти стемнело уже, не до разглядываний.

Так, теперь второй.

В ожидании своей очереди мелкий фриц лежал, завалившись на бок между стволами двух сосенок. Гвоздями бы его ладошки прибить, распятый он бы еще более странно смотрелся… Но гвоздей не запасли, придется обходиться веревкой. Я отчекрыжил свободный конец веревки, потом разрезал ее на две части. Одна рука — к одной сосенке, другая — ко второй… Да, бл*ха! Мелкий был весь в муравьях, и эти мелкие твари норовили заползти мне в рукава! Я постряхивал их с себя, как мог, и приступил к художественному оформлению. На лоб — вольфсангель, китель разорвать, следы когтей… Ну хоть рот ему раскрывать не надо, сам раззявил, прежде чем дух испустить.

— А для этого есть корона? — спросил я, повернувшись к Злате.

— Да, как раз заканчиваю… — девушка возилась, скручивая ветки в замысловатую конструкцию. — Бабушка у меня такие штуки делала, вроде как мор они зимой от скотины отгоняют…

— Надеюсь, от этих гадов мор они уже не отгонят, — хохотнул я.

Пока мы возились, создавая мистический антураж, новообретенное сокровище Яшка без умолку трещал.

— Я когда в Плескау вернусь, такую им историю задвину, они враз обос*утся! — вещал он, размахивая руками. — Скажу, что на дорогу выплыл призрак мертвой женщины, глаза красным горят, а во рту — зубищи, во! А потом налетело чудище с волчьей головой и железными когтями! И как начало кромсать! А меня только в сторону отшвырнул, видать, только на истинных арийцев охотится!

— А вдоль дороги — мертвые с косами стоят… — пробормотал я. — И тишина…

— Чего? — удивленно выпучил глаза Яшка.

— Да так, вспомнилось кое-что, — отмахнулся я. — Ты мне лучше вот, что скажи. Ты когда к графу явишься, думаешь тот тебя сразу же не пристрелит? Вы все-таки большую ценность везли, а в живых только ты остался. На тебя ведь первого подумают.

— Да отболтаюсь я, дядь Саша, — круглая ряшка Яшки расплылась в довольной улыбке. — У меня язык — что помело, уже столько раз доводил и до Киева, и до Ленинграда. А захотел бы — и до Парижа бы довел. Так что ты не переживай, дядь Саш, я выкручусь, я привычный. Ты мне лучше вот, что скажи. Подходит эта вот моя сказулька про оборотня или ты другое чего измыслил?

— В самый раз, — хохотнул я. — О, кстати о ценном грузе… Михалыч, тащи свой фонарь, давай хоть посмотрим, что они такое везли.

Кузьма поставил квадратную бандуру фонаря на землю и убрал заслонку. Я взял в руки кожаный чехол-ларец с замысловатым тиснением и принялся возиться с пряжками. А родная упаковка-то у драгоценностей! С выдавленным клеймом «К.Фаберже». Надо же, а я считал, что он только яйца делает, а он оказывается еще и на украшения мастер…

Когда витые латунные замочки поддались, чехол распахнулся, как книжка. Я сунул его в луч фонаря, и мы все пятеро присели вокруг, стукнувшись лбами.

Глава 17

— Етишкин кот… — прошептал Михалыч. Выражая, пожалуй что, общее мнение. Цацки из золотого кружева были закреплены на коже чехла так, что когда он раскрылся, они предстали перед нами во всем своем великолепии. Нда, умел этот Фаберже свою работу подать, ничего не скажешь. Дорожный чехол выглядит покруче иной музейной витрины. Широкое ожерелье, сплетенное из золотых зверей и завитков. Громоздкие серьги в форме полумесяцев. Два браслета из ажурных квадратов. Если присмотреться повнимательнее, то видно, что на каждом квадрате изображена сценка. Охотник и хищный зверь. Девушка, танцующая с двумя змеями. Трое воинов, которые не то бьются, не то танцуют… Девять предметов, если считать серьги за