мою руку. Острие лишь скользнуло, царапнув бляху на его форме, а нож провалился в пустоту. Я ударил его коленом в живот, но бугай оказался выше чем я думал, мое колено не достало даже до его «фаберже». Удар уткнулся в середину бедра.

Здоровяк рыкнул и отшвырнул меня как пушинку. Я затормозил спиной о дерево. Приложился так, что нож выпал из руки и утонул где-то в траве. Подоспевший Кузьма уже вступил в схватку со вторым фрицем. Тот мелок, но шустрый как мангуст. Благо автомат он отложил в сторону, когда выталкивал машину.

Дед ткнул его ножом в брюхо, но «мангуст» легко увернулся и зарядил старику кулаком в нос. Лесник пошатнулся и отступил, махая перед собой ножом. Фашист попытался схватиться за автомат и потерял долю секунды. Лесник снова атаковал. Ударил ножом сверху, когда немец нагнулся. Тот успел подхватить автомат и саданул им Кузьму в грудь. Я слышал, как щелкнули ребра. Дед охнул и упал навзничь, выронив нож.

Все это произошло за пару секунд. Я в это время уже успел встать на ноги и снова броситься на бугая, который тоже уже почти поднял автомат с земли, но еще стоял в позе «зю».

Ударом ноги я выбил у него оружие. Автомат улетел в кусты. Потом зарядил двоечкой в голову. Достал, так как фриц еще не успел выпрямиться.

Кулаки хлестко щелкнули по носорожьей морде. От таких ударов нормальный человек в нокаут улетит, но «носорог» лишь пошатнулся и распрямился, нависая надо мной серой тушей.

Он схватил меня за горло ручищами и сдавил кадык так, что чуть глаза на лоб не вылезли. Я снова шваркнул его коленом, на это раз достал до паха, но либо яиц у него нет, либо они тоже бронированные.

Бугай, рыча оторвал меня от земли, как беспомощного куренка. Перед глазами поплыли красные круги, еще мгновение и я отключусь от удушья.

Я схватил обеими руками его за правое запястье и резко вывернул «рычагом» наружу. Какой бы силы ни был человек, против физики «рычага» не попрешь.

Щелк! Запястье хрустнуло, а бугай взвыл, отпустив мою шею. Но я вцепился в его сломанную кисть, как бультерьер. Вывернул ее так, что фриц, повинуясь болевому распластался на земле, уткнувшись мордой в траву. Ударом пятки в затылок я вдавил его голову глубже в мох. Вторым хрястнул по шейным позвонкам. Массивный берц пробил толстую шею. Позвонки щелкнули, и фриц затих.

В это время второй фашист уже вскинул автомат на меня:

— Хальт! — крикнул он.

Лесник корчится от боли на земле, до вооруженного фашиста шагов пять. Никак не достану. Чуть дернусь и полоснёт по мне очередью. Ёпт! Прилыли однако.

Тяжело дыша я поднял руки. Фашист вдруг дернулся и вытаращил на меня глаза. Захрипел и снова дернулся. Его руки упали безвольными плетьми и выронили автомат. Он завалился вперед. На его спине висел цыган. Упал вместе с ним, но продолжал кромсать его спину и шею ножом. Бил, как отбойный молоток:

— Сдохни! Тварь! Сдохни! На! На!

Я оттащил парня от трупа:

— Все кончено Рубин. Ты молодец. Он сдох.

Парень смотрел на меня округлившимися глазами.

— Я справился, дядь Саш? Не подвел вас?

— Еще как, справился.

Плечи его задергались, он беззвучно зарыдал, уткнувшись мне в плечо.

— Ну, все. Все, нормально. Ты молодец. Прекращай это мокрое дело. Надо трупы быстрее убрать.

Я быстро огляделся. Ага, картина маслом. Громила растянулся поперек дороги, раскинув руки, мелкий скрючился прямо на бугре муравейника, водила валяется мордой вниз на обочине… А среди моих орлов потерь нет. Ну разве что Кузьма облокотился на «лоханку», тяжело дышит и держится за грудь. Крепко саданул его хренов фриц. Главное чтобы без внутренних повреждений обошлось, а то медицина-то сейчас… Не двадцать первый век, в общем. Рубин стоял посреди дороги с дикими глазами и сжимал в правой руке окровавленный нож.

Злата переступила босыми ногами и запахнула рубашку.

— Все получилось?.. — тихо сказала она.

Выдох. Я еще раз обежал взглядом «театр боевых действий». Замер. Подозрительно прищурился и вернулся к водиле. Что-то не помню, чтобы его кто-то убивал, какого черта он валяется тогда трупом?

Я положил руку на ТТ и шагнул к нему. Толкнул ногой в бок.

— Эй ты, хрен в пальто! — сказал я по-немецки. — Хватит прикидываться!

Сначала тот никак не отреагировал, валялся безвольной тряпичной куклой. Но лезть проверять пульс я не спешил. Из такой позы не то, чтобы легко выпрыгнуть и воткнуть заботливому «проверяльщику» нож в незащищенное место, но вполне возможно. Правую руку его я не видел, так что там может быть, что угодно, вплоть до гранаты.

— Эй ты! — я пнул его еще раз, посильнее. Тело издало сдавленный полустон-полуписк. Водила зашевелился, но прыгать на меня не стал. Сжался, прикрыл голову руками и заголосил на чистейшем русском с отчетливым поволжским акцентом.

— Братцы, не губите! Я свой, нашенский, бес попутал, вот на службу к фрицам и подался! Только не убивайте, клянусь, я не выдам! Мамой клянусь, землю жрать буду, но ни слова не скажу проклятущим фашистам!

Голосил он знатно. Особенно для человека, скрючившегося в позе зю мордой вниз. Спина мелко дрожит от напряжения, по шее сползают капли пота, хотя на улице, прямо скажем, уже не жара.

— С чего бы мне тебе верить? — хмыкнул я. Расслабился чуток, но не слишком. Ну, допустим, сейчас он на меня не бросился, но кто ему мешает по возвращению в Псков явиться в комендатуру и выложить ребятам из абвера, СД и прочим разновидностям полицаев все, что он тут видел? И хрен я тогда успею из города ноги унести, как пить дать, болтаться мне на фонарном столбе, в назидание особо строптивым поселянам.

— Чем хошь клянусь, вот те крест! — водила понял, что убивать сию секунду я его не собираюсь, и рискнул приподняться. Половина лица в грязи — глаза выпучены, а лицо такое беспомощно-жалостливое. — Я бы сказал тебе, что детишки у меня малые, но так ведь нет никого, один я! А порешишь меня сейчас, так и не успею я семейством обзавестись совсем… Не губи, братишка! Что хочешь для тебя сделаю…

— Много болтаешь слишком, — нахмурился я и взялся за рукоять ножа.

— Порежь его, дядь Саша, да и дело с концом, — хмуро проговорил Рубин. — Трепач он какой-то, выдаст, это к гадалке не ходи…

— Христом-богом молю, не губите… — снова заныл водила. Его круглая ряшка скривилась и он сразу стал похож на сердитого младенца. Правда, отягощенного щетиной и толстомясым