империи, сделал территорию уделом своей старшей сестры, принцессы Элизы. Прежде он уже пожаловал ей герцогство Пьомбино; на сей раз он даровал ей и ее супругу князю Бачиокки Луккский край, в форме наследственного княжества, зависимого от Французской империи и подлежащего возвращению короне в случае угасания мужского потомства, со всеми правами бывших феодов Германской империи. В будущем Элизе предстояло носить титул княгини Луккской и Пьомбинской.

Талейрану было поручено написать в Пруссию и в Австрию с разъяснением этих деяний, которые Наполеон считал безразличными политике держав или по крайней мере неспособными вывести венский двор из спячки. Однако, какими бы скрытными не были военные приготовления Австрии, кое-что просочилось наружу, и опытный глаз Наполеона это заметил. Военные корпуса стягивались к Тиролю и к бывшим венецианским провинциям. Движение корпусов отрицать было невозможно, и Австрия не отрицала, но поспешила заявить, что ей показались слишком значительными для простых военных празднеств скопления французских войск в Маренго и Кастильоне, и она из чистой предосторожности провела сборы, которые, впрочем, довольно мотивировала и желтая лихорадка, распространившаяся в Испании и в Тоскане, особенно в Ливорно. Извинение было в известной мере правдоподобно; но следовало знать, ограничилось ли дело перемещением отдельных корпусов или рекрутировалась армия, комплектовались полки и кавалерия. Несколько тайных донесений от поляков делали картину всё более правдоподобной. Наполеон тотчас отправил переодетых офицеров в Тироль, Фриуль и Каринтию, чтобы они своими глазами оценили масштабы осуществлявшихся там приготовлений, а между тем потребовал от Австрии решительных объяснений.

Император придумал верный способ прощупать настроения венского двора. Обменяв ордена Почетного легиона на ордена дружеских дворов, Наполеон еще не проделал такого же обмена с австрийским и желал поставить себя на равную ногу и с этой державой. Ему пришло в голову без промедления обратиться с предложением на сей предмет к Австрии и таким образом удостовериться в ее подлинных чувствах. Ларошфуко, сменившему в Вене Шампаньи, было предписано заставить Австрию объясниться по поводу ее приготовлений и предложить обменяться орденами.

Наполеон, продолжая из глубины Италии поддерживать англичан во мнении, что столь долго возвещаемая высадка есть всего лишь притворство, не переставал заниматься обеспечением ее осуществления предстоящим летом. Ни одна операция не становилась причиной отправки такого количества депеш и курьеров, как та, что он обдумывал в те дни. Консульские агенты и морские офицеры, помещенные в испанских и французских портах, в Картахене, Кадисе, Ферроле, Байонне, в устье Жиронды, в Рошфоре, в устье Луары, в Лорьяне, Бресте и Шербуре, имея в своем распоряжении курьеров, перехватывали мельчайшие морские новости, какие до них доходили, и отправляли их в Италию. Сеть тайных агентов слала из английских портов донесения, незамедлительно доставлявшиеся Наполеону. Наконец, особую миссию выполнял Марбуа, великолепно разбиравшийся в британских делах: он лично читал все публикуемые в Англии газеты, переводил все мельчайшие новости относительно морских операций, и – обстоятельство, заслуживающее внимания, – именно благодаря газетам Наполеон, сумевший предупредить с совершенной точностью все комбинации английского адмиралтейства, получал возможность быть лучше всего осведомленным. Приводя факты чаще всего вымышленные, они в конечном счете доставляли его чудесной проницательности средство угадывать факты подлинные.

Не считая одного обстоятельства, весьма досадного и предопределившего последнее изменение его обширного плана, Наполеон имел все основания быть удовлетворенным ходом операций. Адмирал Миссиесси, как мы видели, отплыл в январе к Антильским островам. Подробностей его экспедиции еще не знали, но стало известно, что англичане весьма встревожились за свои колонии, так как одну из них, Доминику, только что захватили, и они слали подкрепления в американские моря, что отвлекало их внимание, к нашей пользе, от морей Европы. Адмирал Вильнев, отплыв из Тулона 30 марта, после плавания, подробности которого также оставались неизвестны, появился в Кадисе, соединился с испанской дивизией адмирала Гравины и с французским судном «Орел» и направился к Мартинике. С тех пор от него не получали вестей, но знали, что Нельсон, стерегший Средиземное море, не сумел до него добраться ни при отплытии из Тулона, ни при выходе из пролива. В том состоянии обнищания, в каком оставляло испанских моряков их несведущее, продажное и бездеятельное правительство, они делали максимум возможного. Адмирал Сальседо собрал в Картахене флот из семи кораблей; адмирал Гравина, как мы сказали, – флот в Кадисе из шести кораблей; адмирал Гранделлана – флот в Ферроле из восьми кораблей, которому предстояло действовать совместно с французской дивизией, стоявшей в этом порту. Вследствие эпидемии и упадка испанской коммерции не хватало матросов, в экипажи набирали рыбаков и городских рабочих. К счастью Уврар, озаботившийся, как мы видели, делами Франции и Испании, явился в Мадрид, очаровал обремененный долгами двор самыми соблазнительными проектами, добился его доверия, заключил с ним договор, о котором мы расскажем позднее, и путем различных комбинаций прекратил ужасы голода. Одновременно он поставил испанским флотам некоторое количество сухарей. Таким образом, в портах Пиренейского полуострова дело продвигалось настолько хорошо, насколько позволял надеяться упадок испанского правительства.

Но в то время как адмирал Миссиесси сеял страх на английских Антилах, а объединившиеся Вильнев и Гравина беспрепятственно плыли к Мартинике, Гантом, которому надлежало к ним присоединиться, не нашел ни одного дня для выхода из порта Бреста, вследствие редкого погодного феномена. Сколько хватало памяти, не упомнить было такого, чтобы равноденствие не проявило себя хоть бы раз швальным ветром. Тем временем миновали март, апрель и май (1805), и ни единого раза английскому флоту не пришлось покидать пределы Бреста. Адмирал Гантом, знавший, какой гигантской операции он призван оказать содействие, ожидал подходящей минуты для отплытия с таким нетерпением, что в конце концов заболел от горя. Погода почти непрерывно стояла спокойная и ясная. Случалось, что западный ветер приносил надежду на бурю, нагоняя грозовые тучи, но внезапно небо вновь прояснялось. Оставалось только одно средство: дать в неблагоприятных условиях бой эскадре, которая теперь почти сравнялась по численности с французской и весьма превосходила ее по качеству.

Англичане, не зная в точности о том, что им угрожало, но пораженные присутствием одного флота в Бресте, а другого в Ферроле, встревоженные, кроме того, отплытиями эскадр из Тулона и Кадиса, усилили мощность блокады. Перед Брестом они держали два десятка кораблей под командованием адмирала Корнуоллиса, и 7–8 кораблей перед Ферролем под командованием адмирала Кол-дера. Адмирал Гантом уходил с рейда и возвращался на него, становился на якорь в Бертоме и возвращался на внутреннюю якорную стоянку, уже два месяца держа всех людей, и солдат, и матросов, на борту без увольнений. В своем недовольстве он не раз спрашивал разрешения дать бой, чтобы выйти в открытое море, что ему строго-настрого запрещалось.

Наполеон, рассчитав,