– Я не понял, мент, ты что, на голове сегодня ходил? Какая подписка? Чтобы я твоим сексотом был? Ну, ты, в натуре!..

– Все плохо, Паша. Для тебя все очень плохо. Уж поверь, я знаю, что говорю. Выход у тебя сейчас один – принять мое предложение… Ну хорошо, пусть будет пятнадцать процентов от прибыли. Для кого-то пятнадцать, для кого-то десять, а может, даже пять. Надо, чтобы бизнес развивался, чтобы город богател, чтобы людям лучше жилось. А коммерцию в районе твоя непомерная жадность душит…

– Ты бредишь, мент!

– Значит, отказываешься?

– Да! Да! И сто тысяч раз «да»!

– Что ж, ты об этом пожалеешь. Ты меня знаешь, Паша: если я сказал, что ты пожалеешь, значит, так и будет.

Городовой смотрел на него тяжелым, изматывающим душу взглядом. Не по себе было Мохнатому. Но все-таки он пересилил себя.

– Да пошел ты, мусор!

– Ну вот, уже и мусор, – разочарованно вздохнул капитан.

– Что заслужил.

– Ну да ладно, я готов тебя простить. Ты сейчас подпишешь договор о сотрудничестве, и я все забуду. И сегодня же ты будешь на свободе…

– Ты псих!.. Я требую прокурора!

– Ну что ж, будет тебе и прокурор. Все будет…

Городовой вызвал конвой, и очень скоро Мохнатый оказался в камере. Но там никого не было. Оказывается, его сокамерники прогуливались по тюремному дворику, вдыхали хоть и морозный, но свежий воздух. Впрочем, Мохнатый не очень расстроился, что из-за проклятого мента пропустил прогулку. Ясно же, что Городовой блефует. Просто нет у него ничего такого, чтобы удержать Мохнатого за решеткой, поэтому и наводит тень на плетень.

Арестанты вернулись с прогулки какими-то хмурыми, озабоченными. Жук даже не глянул на Мохнатого, лег на свою шконку, накрыл лицо газеткой и задремал. Австриец включил телевизор и на пару с Васютой уткнулся в экран.

Впрочем, Паше было не до них. Он ждал новостей, но их не было. Ни маляв не было, ни дачек с харчами, ни адвоката.

Когда появился баландер, Мохнатый даже голову от подушки не оторвал. Не собирался он хлебать тюремное дерьмо. Тем более что Жук уже накрывал на стол. Запахло копченой колбасой, сыром и беконом.

Но Мохнатого к столу не позвали. Сокамерники сели ужинать без него.

– Слышь, братва, я не понял!

– А чего тут понимать? – не глядя на него, сказал Жук. – Никакой ты не Мохнатый.

– Ага, фуфло ты нам прогнал, – кивнул Австриец.

– Мохнатый сейчас в клубе у себя зажигает, – криво усмехнулся Васюта. – Там в «Двадцать пятом часе» телки, говорят, козырные. Одним бы глазком на них глянуть…

– Да не вопрос, как откинешься, так сразу и заходи. – Мохнатый попытался улыбнуться, но щека дернулась в нервном тике.

– Куда заходить? К тебе, что ли?

– Слышь, Васюта, ты бы за базаром следил!

– Да я-то Васюта. Фамилие у меня такое. А вот кто ты такой? Может, у тебя другая кликуха, откуда я знаю…

– Мохнатый я!

– Бавыкин твоя фамилия. Зовут Паша. Где тут Мохнатый, а?

– Мохнатым меня за длинные патлы прозвали! – разволновался Паша.

Что-то страшное произошло. Может, звезды на небе не так встали, поэтому сокамерники вдруг изменили свое к нему отношение. Но это не беда, с этим он как-нибудь разберется. Гораздо хуже, если тухлую эту кашу замутили менты – тот же Городовой, например. Он же обещал ему большие неприятности.

– Ну и где твои патлы?

Это все Маргарита со своими советами – давай, говорит, я тебя подстригу, модельную стрижку сделаю… Короткую, но модельную. На парикмахера она, говорит, училась. В общем, сбрила гриву. Такой вот парик получился…

– Ты чо, хочешь, чтобы я по клубу с космами ходил? Так заведение цивильное! Там солидные люди собираются…

– А может, где-то мохнатое у тебя осталось? – похабно засмеялся Австриец. – Может, покажешь?

– Ну, если ты загнешься, то покажу! – вскипел Мохнатый.

– А это мы еще посмотрим, кто из нас загнется, – окатил его ледяным взглядом Австриец.

– Зря ты так, Бавыка! – хищно глянул на него Жук. – Если ты петух, это не значит, что ты на людей бросаться можешь…

– Кто петух?! – в паническом возмущении взвыл Мохнатый.

Но на него никто уже не обращал внимания. Арестанты молча жевали, пили чай, а потом без лишних слов разошлись по своим шконкам.

А ночью на Мохнатого обрушился кошмар.

…Ненависть бывает холодной и горячей, но в этом чувстве важен не столько градус, сколько полярность напряжения. Ненависть может быть с «плюсом» и убивать, испепелять, а может быть с «минусом», тогда это беспомощность, пустой пшик. Вот и Мохнатый смотрел на Богдана с беззубой ненавистью. И хотел вцепиться ему в глотку, но сам при этом понимал, что не хватит ему решимости сжать челюсти мертвой хваткой.

– Ну что, будешь давать подписку? – ухмыльнулся Богдан.

Этого ублюдка ему совсем было не жаль. Он сам нарвался на свою судьбу, так что пусть на себя и пеняет. А та мерзость, что произошла с ним, хоть и унизительна по своей сути, но вполне обыденна для уголовного мира, для того искривленного измерения, в котором обитал Мохнатый. Был бы он нормальным человеком, Богдан бы переживал, а так ни капли сожаления. Как говорится, за что боролся…

– Или ты уже дал?

– Зачем ты так, начальник?

– Я же тебя предупреждал, а ты не понял.

– Мог бы и предупредить, что хата беспредельная…

– Беспредельная, – кивнул Богдан. – Как только тебя туда закинули, так она беспредельной и стала… Тебя же предупреждали, Паша, что ты запросто можешь стать Парашей. Предупреждали, а ты не понял. Меня убить пытался…

– Это Куприян не так все понял, – хныкнул Мохнатый.

Он прекрасно понимал, какая судьба его ждет впереди с такой репутацией, которую он заслужил.

– Это ты не так все понял. Мы тебя как фраера дешевого повязали. За город тебя вывезли, прорубь показали. Дали тебе понять, что ты у нас в руках. Даже Вентиля тебе могли простить… А ты не понял. Не захотел понять. Ну и кто виноват в том, что с тобой произошло?

Мохнатый жалко вздохнул и уронил голову на грудь.

– Сидел бы сейчас ровно, и ничего бы не болело. Но боль пройдет, а рана останется. Только вот вопрос: узнает братва об этом или нет?

Мохнатый встрепенулся и с робкой надеждой посмотрел на Богдана.

– Можно, конечно, слух пустить… А можно и не пустить…

– Я могу подписку дать!

– Тогда слух останется в этих стенах…

Все правильно понял Мохнатый, на лохмачей он нарвался, на прессовальщиков, которых взрастила и взлелеяла тюремная администрация. Их отобрали из обиженных, определили в одну камеру с нормальными условиями жизни, там они мотали свои сроки. Чуть что не так, и любой из них мог отправиться на зону, а там – жестокая расправа и медленная, мучительная смерть. Лохмачей выдрессировали, научили держать язык за зубами, но не факт, что страшный для Мохнатого слух не выйдет за пределы пресс-хаты. Но если вдруг выйдет, можно сказать, что это наговор. Братва устроит проверку, но слух не подтвердится. Если, конечно, сделать все, как надо. Но для этого нужно желание. И Мохнатый должен очень постараться, чтобы оно возникло. Вот он и засуетился.