Аудитория кинотеатров росла, кино снималось: показательно, что ещё в довоенном 1938 году во французские кинотеатры пришло около 220 миллионов посетителей, а в 1941-м их уже было 300 миллионов. Конечно, киноиндустрия, как и все другие культурные отрасли, пострадала от оккупации, прежде всего в связи с тем, что немцы запретили работать евреям, многим из которых пришлось эмигрировать, или скрываться.

Но в остальном французское кино времён оккупации работало на полную катушку, снимались даже одни из самых знаменитых французских фильмов, как, например, «Ворон» Клузо или «Ангелы греха» Брессона. Прибыль росла, и самое интересное, что немецкий кинематограф не вызывал большого интереса у французов, хотя во время оккупации его и стало гораздо больше.

Фильмы времён оккупации снимались так, словно ничего важного со страной не произошло. За редкими исключениями, мы не видим даже улиц, мы не видим людей, мы не видим немецких солдат, только в очень редких фильмах мы можем увидеть что-то подобное. В центре внимания многих французских режиссёров времён оккупации – материнство, консервативные отношения в семье, религия, социальный порядок, иерархия и какие-то правильные, морально и консервативно выверенные устои. Вот так, например, приходилось выживать представителям киноиндустрии, и самое интересное, что большинство из них вполне успешно работали и после окончания оккупации.

История французской интеллигенции во время оккупации – это сложное переплетение многих политических, социальных, исторических и личных факторов. Позиции интеллектуалов часто менялись, они не были фиксированными; люди перемещались из лагеря в лагерь. Здесь нет ничего похожего на строгое противопоставление, а границы между сотрудничеством/не сотрудничеством чаще всего оказываются очень смутными и размытыми и часто зависят от того, как к этим людям относились их друзья и знакомые по интеллектуальной элите. В конце концов, Франция времён оккупации – это пространство, где были возможны практически любые, сколь угодно причудливые союзы.

Живым примером этой парадоксальности политического и общественного пространства в оккупированной Франции могут служить личные истории. Выше мы упоминали путь Жозефа Жоановичи, но он был далеко не единственным примером парадоксальности существования в оккупированной стране.

Ещё одним сомнительным «героем» времён войны был Мандель Школьников. Он тоже был выходцем из Российской империи, хотя сведения о его этническом и религиозном происхождении довольно смутные – сам он в разные моменты своей жизни он называл себя караимом, религиозным иудеем, атеистом, православным, католиком и даже протестантом.

В довольно молодом возрасте стал заниматься бизнесом – в 1916 году он поставлял ткань для русской армии (сам он, правда, любил говорить о том, что в Москве он был поставщиком двора, что, конечно, не было правдой). Вскоре после революции он с женой покинул Россию. Пожил в Литве и Польше, занимался ростовщичеством, но без особого успеха. После банкротства уехал в Бельгию, где был судим за мошенничество. В конце концов, в начале 1930-х Школьников и его родственники оказались во Франции. Там он тоже начинал с того, что был мелким старьевщиком, но потом дело пошло в рост и Школьников превратился в крупного торговца тканями.

Настоящий же расцвет в жизни Школьникова начался вскоре после оккупации Франции Германией – он, как и Жоановичи, установил контакт с нацистами ещё до начала войны. Его главным клиентом стал германский военно-морской флот, которому он поставлял ткань и продукты питания. Помимо этого, Школьников активно занимался скупкой за бесценок еврейского бизнеса (сам он прикрывался женой-немкой) и перепродажей его немцам; не гнушался даже сдавать конкурентов в гестапо или направлять полицию на их нелегальные склады с товаром. В какой-то момент Школьников стал одним из «королей» чёрного рынка в оккупированной части Франции, заработав столько денег, что стал серьёзно вкладываться в покупку самых дорогих французских отелей на Ривьере – Лувр и Виндзор в Монако, Le Plaza в Ницце, в Majestic в Экс-ле-Бен, гранд-отели в Биаррице и в Париже (гранд-отель де Пари).

Он скупал все – лавки, рестораны, банки, фирмы. В этом ему помогали не только друзья из кригсмарине, но и из СС – их он тоже начал финансировать вскоре после оккупации. В целом, по разным оценкам, состояние Школьникова под конец войны составило около 6 миллиардов франков (примерно полмиллиарда евро по нынешним ценам), жил он на очень широкую ногу в собственном шале. Под конец войны он начал потихоньку перемещать себя и бизнес в Испанию – в итоге в мае 1944 года он взял с собой ювелирных украшений на 800 миллионов франков и уехал в Испанию.

17 июня 1945 года его обгоревший труп нашли поблизости от Мадрида в сожжённом автомобиле. Пьер Абрамович, биограф Школьникова, указывал на несоответствия при опознании тела, могила на кладбище Эль-Молар на самом деле – массовое захоронение, а банковский счёт Школьникова в Буэнос-Айресе был активен до 1958-го. На всякий случай, в мае 1950 года французский суд заочно приговаривает Менделя Школьникова к смертной казни.

Жизнь, как всегда, парадоксальнее и сложнее любых концепций. И при разговоре о таких непростых явлениях, удачнее всего, в конце концов, обращаться к художественной литературе. В повести Веркора «Молчание моря», одном из главных антинацистских произведений времён войны, немец, поселившийся в доме главного героя, рассуждает об отношениях покоренной Франции и её немецких завоевателях таким образом:

«Крепкий союз – союз двух великих. Есть прелестная детская сказка, которую читал я, читали вы, читали все. Я не знаю, как она называется у вас, у нас она называется: Das Tier und die Schone – Красавица и Чудовище.

Бедная Красавица! Бессильная пленница, она во власти Чудовища, которое беспощадно терзает её своим присутствием. Красавица горда, она с достоинством переносит свои страдания… Но Чудовище лучше, чем кажется. О, оно, конечно, очень неотёсанно! Оно неуклюже, грубо и особенно уродливо рядом с Красавицей, такой изысканной. Но у Чудовища есть сердце, да, у него есть душа с высокими стремлениями. Если бы только Красавица захотела! Но нет. Красавица не хочет!

Идут дни, долгие дни, и понемногу, постепенно что-то открывается Красавице: она начинает замечать во взгляде ненавистного тюремщика, в глубине его глаз что-то похожее на мольбу, на любовь. Она уже не так остро ощущает давящую лапу Чудовища, легче переносит свои оковы… Она уже больше не испытывает ненависти, её трогает его постоянство, она протягивает ему руку… И вдруг – рушатся колдовские чары, грубая оболочка падает. Чудовища нет – перед ней прекрасный рыцарь: красивый и чистый, мягкий и воспитанный. Каждый поцелуй Красавицы украшает его новыми сияющими добродетелями… Высокое счастье озаряет их брак. Их дети, одаренные всеми талантами родителей, – самые прелестные из всех, когда-либо рожденных на земле…

Вам не нравится эта сказка? Я всегда её любил. Я её читал и без конца перечитывал. Я плакал над ней, особенно меня трогало Чудовище, я так хорошо понимал его муки. Даже сегодня я волнуюсь, когда говорю о нём».

Так выглядят завоеватели в глазах завоёванных.