что нойонам племени следует собраться и всем толком определиться с Таргутай-Кирилтухом. А коли будет общая воля, отойти от него. Откочевать. Так, страшного слова не сказав, они выдадут его Темучину.

«Эх, кабы так получилось, — с сомнением подумал Даритай-отчегин, — спасли бы курени от разора».

Но для Алтана слов об этом не находил. Крутились осторожные слова в потаённой темноте мыслей, а на конце языка не объявлялись. Но решил он, что в курене Алтана не надо сплеча рубить о страшном, а потихоньку, по малости накладывать арбу, чтобы оси не подломились. Испугавшись, тот мог броситься под защиту к Таргутай-Кирилтуху. У хана всё же была не одна тысяча воинов, но Даритай-отчегин понимал — ума на то достало, — что тысяч этих не хватит, чтобы защитить все курени улуса. Да, к юрте Таргутай-Кирилтуха воины Темучина не пробьются, но вот его, Даритай-отчегина, юрту они легко развалят и юрту Алтана достанут. И решил твёрдо: «Вот об этом и надо говорить с Алтаном. За пологом юрты Таргутай-Кирилтуха мы не скроемся, а ежели скроемся, на кого оставим свои курени?»

14

Нойон Алтай был честолюбив и заносчив. Зная об этом, Даритай-отчегин решил смягчить его норов и, войдя в юрту, перед войлоком, на котором стоял нойон, подчёркнуто приспустил до бёдер, по старинному обычаю, пояс с мечом и только тогда, с поклоном даже ниже того, что следовало, подступил к Алтану, протянул открытые ладони.

Лицо нойона смягчилось. Также по обычаю, он спросил благодушно:

— Здоров ли скот, здоровы ли женщины и нет ли ущерба в здоровье дорогого Даритай-отчегина?

Кланяясь, гость отвечал, как и должно, однако мысли его были далеки и от вопроса хозяина, и от своего ответа. Даритай-отчегин вмиг уяснил, что о нападении Темучина Алтай не знает, и безмерно тому порадовался, так как понял: нойон услышит то, что он скажет, и судить о случившемся опять же будет с его слов.

Алтай хотел было крикнуть баурчи, но Даритай-отчегин остановил его и с многозначительным выражением — он расстарался придать чертам своего вполне заурядного лица побольше веса и чувств — указал на сложенные у очага олбоги.

— Есть разговор, — сказал не без тревоги, — разговор...

Тон, которым это было сказано, насторожил Алтана.

Улыбка медленно сошла с его губ.

— Садись, садись, — заторопился он, — садись, Даритай-отчегин.

Сели.

Подогнув под себя ноги, гость рукой взялся за подбородок и надолго замолчал. Молчал, немало удивляясь этому, и хозяин.

— Много волос на голове, — издалека начал Даритай-отчегин тем же тревожным голосом и, оставив подбородок в покое, теребил теперь отворот халата, отороченный белкой, — но всё можно сбрить.

Поднял глаза на Алтана, и не надо было Даритай-отчегину притворяться — в глазах его был подлинный страх, который так и не ушёл с той минуты, когда сбили его с ног нукеры Темучина и расстелили рядом окровавленную воловью шкуру. Прежде чем продолжить разговор, он сильно потянул носом, и кислый запах свежей крови, казалось, вновь перехватил его дыхание.

— Нужен только острый кинжал, — сказал он и спросил: — Ты помнишь Оелун, вдову Есугей-багатура, помнишь её сына Темучина? Помнишь, как поступил с ними Таргутай-Кирилтух?

— Ну, — не понимая, к чему эти вопросы, протянул хозяин юрты.

— Так вот, Темучин — у хана Тагорила. Хан дал ему воинов, чтобы он воевал свой улус.

— У хана Тагорила? — удивился Алтай.

— А чего удивительного? — сказал Даритай-отчегин. — Когда сгоняли Оелун из куреня, забыли, что хан Тагорил анда Есугей-багатуру. Поторопились. Таргутай-Кирилтух забыл, а ныне нам аркан крепкий на шеи набросят.

Даритай-отчегин намеренно не напомнил, что Таргутай-Кирилтух раздал табуны кобылиц и отары овец Оелун нойонам улуса. Промолчал, что и у него, Даритай-отчегина, два добрых табуна, и у нойона Алтана и овцы, и кобылицы Оелун. Оставил на конец разговора, чтобы ударить побольнее. Сказал другое:

— Я ведь дядя Темучину, и он у меня в курене был.

— Все мы ему родственники, — начал было Алтай.

Но Даритай-отчегин, как будто не расслышав, продолжил:

— Воины у него крепкие. Кереиты. И зла в Темучине много. Польётся кровь, увидишь... Польётся...

Алтай, чувствовалось по помрачневшему лицу, насторожился, но страха настоящего, как торопившийся со словами гость, ещё не глотнул, и Даритай-отчегин ударил заготовленным напоследок. О Таргутай-Кирилтухе он вспомнил намеренно и сказал зло:

— А кобылицы-то и овцы у тебя из тех, что Таргутай-Кирилтух от Оелун свёл. Он, он нас, кабан, повязал одним арканом... За Темучином стоит хан Тагорил. Кереиты... Пойдёт пал по степи... Пойдёт... И как бы всем в том огне не сгореть. Таргутай-Кирилтух может и защититься, а нам как быть? Кто оборонит наши курени?

Срываясь на крик, выпалил в лицо хозяину юрты наболевшее. А руки его всё плясали на отвороте халата, рвали рыжий мех.

Нойон Алтай заволновался. Оно и вправду всё было так, как говорил Даритай-отчегин. Подумал: «Таргутай-Кирилтух не больно-то вступится за нас. Известно: у него только к чужому руки тянутся».

Поднялся от очага, заходил по юрте. Три шага от очага до порога, три шага обратно. Тесно ему было в юрте. Тяжёлые округлые плечи сутулились.

Даритай-отчегин следил за Алданом. Крутил головой, как филин с куста. Да и во всём его облике было что-то от филина. Квадратная башка, обвисшие щёки, да и объявился он здесь нежданно-негаданно, как бесшумно и неожиданно налетает эта птица, и ухнул, словно филин, растревожив и напугав.

«Филин, точно филин, — взглянув на гостя, сказал себе нойон Алтай, — и беды накричит».

А то, что беда пришла, уже понял. И табуны кобылиц Оелун у него были, и овцы были... Всё так...

«В мешок их не затолкаешь, — подумал, — и в Онон не забросишь».

С неприязнью взглянул на гостя, спросил:

— Что делать? А?.. Что подскажешь?..

— Думать, — уклончиво ответил Даритай-отчегин.

По тону, которым это было произнесено, угадывалось: есть у него соображения, как быть, есть. Однако Даритай-отчегин не торопился высказаться. А заохал вдруг и, обхватив голову руками, закачался из стороны в сторону.

— Ой-ей-ей, по правде сказать, — разобрал Алтай сквозь причитания гостя, — меня Темучин чуть не отправил в Высокое небо...

Увидел Даритай-отчегин, что растревожил нойона Алтана, и решил ударить со всей руки, чтобы наверняка свалить.

— С вола, — начал, всхлипывая, — шкуру сняли и расстелили передо мной, чтобы закатать в неё навек. Одно спасло — дядя я Темучину.