пройденному сотней пути, на зелёном теле степи отчётливо увиделась широкая тёмная полоса. Ссеченные копытами коней травы, взрытый дёрн грубым рубцом рассекали степь. Можно было подумать, что здесь, скользя и извиваясь меж холмов и перелесков, проползла огромная змея.

— Ну, — оживлённо обратился Темучин к внимательно вглядывающемуся в степь Субэдею, — что скажешь?

В ответ Субэдей покачал головой, протянул раздумчиво:

— Да-а-а... Пожалуй, похоже...

Степняки, даже собираясь многими тысячами, в поход ходили отрядами, в ряду у которых было по три, четыре всадника. Караванные дороги были узки, но ежели отряды и шли целиной, не было смысла вытягивать ряд в тридцать человек. Такой строй держать было трудно. Глядя на полосу, по которой прошла сотня Темучина, каждый степняк сказал бы с уверенностью: здесь не тысяча прошла, но десяток тысяч, а может, и больше.

Темучин послал Саврасого вперёд. Теперь он был убеждён, что, подойдя к месту его стоянки, Таргутай-Кирилтух сильно озаботится.

Ох сильно.

Темучин даже увидел, как это будет: жирные складки набегут на лоб нойона, короткие пальцы, поджимаясь, подберут удила коня, и, навалившись на луку седла, Таргутай-Кирилтух растерянно захлопает глазами, вглядываясь в оставленные сотней следы. Отвалится, разведёт руками. И задумаются нойоны, задумаются.

Этого Темучин и добивался.

Сотня пошла всё тем же широким строем. Но теперь Темучина заботило другое. Он хотел как можно дольше поводить Таргутай-Кирилтуха по следам, измотать походом, обессилить в преследовании и телом, и духом, так как, идя день за днём по следам многочисленного врага, невольно подумаешь и раз, и другой: «А хватит ли воинов, чтобы одолеть такого противника? Не повернуть ли назад? К чему гнаться за своей смертью?»

Собиравшиеся с утра тучи наконец прорвались хлёстким ливнем. Но Темучин не остановил сотню. Размягчённая ливнем степь ещё больше подавалась под копытами коней, и ещё глубже, отчётливее оставались следы.

Однако Темучин видел, что кони начали утомляться. Только Саврасый шёл той же ровной пробежкой. Темучин приказал всей сотне пересесть на заводных лошадей и пересел сам.

Саврасый пошёл за ним на длинном поводу.

Сотня убыстряла ход.

К концу дня они вышли к Онону. Дождь ещё лил, и течение реки было закрыто белой кипящей дымкой.

Темучин, ладонью отирая мокрое от дождя лицо, смотрел на быструю воду.

Джелме сказал, что брод недалеко.

Надо было разворачивать сотню и идти вдоль берега.

Темучин решил по-другому. У него родилась мысль — вовсе озадачить преследователей.

Он дал команду.

Всадники по одному спустились к реке и, не заводя коней далеко в воду, пошли шагом против течения. За сотней не оставалось ни одного копытного следа. Быстрая вода размывала песок. Шедшие в угон за отрядом Темучина увидели бы только то, что лавина коней скатилась к реке, но на противоположный берег не вышла. Пустить же коней через реку вплавь в этом месте из-за сильного течения мог только безумный. И невольно вставал вопрос: «Так куда же они делись? Воспарили, как мангусы... Так за кем мы гонимся? Может, это не люди вовсе?»

Темучин на Саврасом был впереди. Он вновь пересел на свежего жеребца и приказал переменить лошадей всей сотне.

Саврасый с осторожностью ставил ногу, косился на быстрое течение, но шёл ровно. Темучин с беспокойством нет-нет да оглядывался через плечо на лошадей. Стоило одной в цепи испугаться, запнуться, неловко ступить на случайный камень, и трудно было предвидеть, как поведут себя лошади всего отряда. Темучин не раз видел, как на вскрик одной лошадки срывались с места в бешеном намёте тысячные табуны. В таком случае нелегко удержать коня и доброму наезднику. Но его Саврасый ставил ногу уверенно и, наверное, тем увлекал идущих следом. Темучин склонился к шее жеребца и, ласково похлопывая его, мокрого от дождя и брызг, сказал на ухо:

— Иди, иди... Молодец...

Отряд добрался до переката.

Темучин приказал перестроить отряд, и из воды они вышли опять в ряд по тридцать человек. Судя по оставленному ими следу, казалось, что из Онона на берег выполз невиданный зверь, перемешивая под собой песчаную отмель, вытаптывая кустарник и прибрежные ковыли.

Сотня, не передохнув, вновь устремилась в степь.

Так шли они до сумерек, и только тогда Темучин дал команду остановиться.

За день тяжёлого перехода измотались и кони, и люди. Пока развели костры, дождь, благодарение Высокому небу, кончился — воины сидели понуро, опустив головы. Хлебали из котлов вяло. Но Темучин знал, что назавтра всё надо будет начинать вновь.

Едва рассвело он поднял отряд.

Сотня повернула на юг, к горам.

День был ясный, и мокрая после дождя степь, как только поднялось солнце, запарила. Волны вздымающегося воздуха заиграли над холмами. В лица всадникам напахивал густой травный дух, но сейчас благодатный вал, катящийся над степью, был тяжёлым и влажным. Он сбивал дыхание и людям, и лошадям. Тела под халатами были мокры, а кони покрылись серой пеной.

Так прошёл второй день гонки.

Потом был третий.

Четвёртый.

Пятый.

У окоёма обозначились горы. Воздух стал суше, прохладнее, и всё же отряд продвигался медленно. Даже Саврасый, казалось, попадал копытом в каждую сурчиную нору, которая встречалась на пути.

Мясо кончилось, сотня обходилась только хурутом, но и его оставалось на день-два.

Темучин приказал забить самых измученных лошадей. Это был не лучший выход, но другого не было.

В этот день он остановил сотню задолго до темноты.

Развели костры. В котлах забулькало сытное варево. Лица воинов повеселели.

Субэдей и Джелме — то стало привычным — сидели у костра Темучина. Субэдей, как обычно, молчал, грея руки над огнём. Джелме, несмотря на усталость, которая проступала на его лице, по-прежнему поблескивая глазами, мешал мясо в котле, от удовольствия пощёлкивал языком:

— Шулюн будет наваристый! Ах, шулюн...

Темучин, глубоко задумавшись, лежал подле костра на кошме. Огонь перед глазами, то вскидываясь кверху, то опадая, лизал закопчённое тело котла. Темучин видел хмурое лицо Субэдея, слышал голос Джелме, будивший в груди тёплое чувство, но мыслями был далеко и от костра, и даже от сыновей Джарчиудая, к которым он привязывался больше и больше, сам о том не думая.

Мысли его были в далёких куренях тайчиутов.

Темучин отлично представлял, как нойоны родов торопят нукеров к походу. Видел переполох и неразбериху, которые всегда сопровождают подобные сборы. И считал, считал, сколько уйдёт времени на перековку лошадей, на подготовку воинской справы и обоза, который потащит за войском запасы пищи и скарб, без которого не обойтись в походе.

Всё сходилось к тому, что он намного опережал своих преследователей. И всё же, понимая,