Теперь каждый чувствовал себя еще более свободным, чем раньше. Стабильности новых отношений уже не могли помешать никто и ничто. Маяковский добился для себя и для Бриков большой — по советским меркам — квартиры в Гендриковом переулке, на Таганке, сохранив за собой рабочий кабинет в Лубянском проезде и вступив в жилищно-строительный кооператив с расчетом иметь в перспективе квартиру побольше и покомфортабельней. И опять же — не только для себя, но и для Бриков! Никаких перемен, стало быть, в их союзе не намечалось и впредь.

После солидного ремонта, сделанного при живейшем участии Лили, все трое переселились из Сокольников в Гендриков, — каждому досталось по комнате, а общая, объявленная столовой, стала местом постоянных литературных и дружеских встреч. Здесь по вторникам регулярно собирались поэты, художники, деятели кино и театра, — те, главным образом, кто группировался вокруг журналов «ЛЕФ», а затем «Новый ЛЕФ» («ЛЕФ» — аббревиатура литературно-художественного объединения «Левый фронт искусств») или был к ним близок по творческим позициям и эстетическим взглядам: кроме Маяковского и Бриков поэты Николай Асеев, Семен Кирсанов, Борис Пастернак, прозаик и эссеист Виктор Шкловский, драматург и публицист Сергей Третьяков, режиссеры Всеволод Мейерхольд, Сергей Эйзенштейн, Лев Кулешов, Дзига Вертов, художники Казимир Малевич, Натан Альтман, Владимир Татлин, Александр Родченко и многие другие, которых многие годы спустя Валентин Катаев в своем пасквильном романе «Трава забвения» назовет «примазавшимися посредственностями», «оперативными молодыми людьми, <…> которые облепили Маяковского со всех сторон <…> наросли на нем, как ракушки на киле океанского корабля, мешая его ходу». Катаев у Бриков и Маяковского не бывал — его тянуло в другое общество: пьющее и богемное, присвоившее себе право непререкаемо судить тех, кто был из другого круга.

Эти собрания высокоталантливых людей, объединенных общими интересами и потребностью в обсуждении актуальнейших проблем литературы и искусства, недоброжелатели и завистники (среди которых, увы, было тоже немало людей весьма даровитых) презрительно обозвали «салоном Лили Брик», ни за что ни про что бросив тень прежде всего на нее, но еще и на всех, кто спешил в Гендриков переулок, предвкушая всегда интересный, духовно и эмоционально наполненный вечер. В самом слове «салон» уже был заложен иронический смысл. Если не хуже… Чтобы стать салоном, квартире в Гендриковом не хватало хотя бы квадратных метров. Но главное — люди которые там собирались, вообще жили отнюдь не салонными интересами, их духовный мир не сопрягался никак с этим словом, даже лишенным уничижительной окраски.

С разных позиций Лиле можно было — и тогда, и потом — предъявить немало претензий, но уж в том, что она «держала» этот «салон», никакой вины ее нет. Совсем наоборот: благодаря ее энергии и обаянию, благодаря тому, что, презрев склоки и сплетни, она продолжала делать то, что считала нужным, блистательные представители культуры того непростого времени имели возможность регулярно встречаться в непринужденной обстановке, свободно выражая себя и развивая в острых дискуссиях свой творческий потенциал.

Малогабаритная четырехкомнатная квартира в Ген-дриковом тогда казалась чуть ли не роскошью — сегодня мы можем понять по дошедшим до нас подробнейшим описаниям, насколько аскетически скромным был в действительности Лилин «салон». Голые стены, дешевенькие половички для утепления, канцелярские столы и стулья, деревянные скамеечки, древняя тахта, столь же древние кровати, нарпитовская посуда, жалкий буфетик… Только ванная, которой они были лишены годами, воспринималась как истинная, а не мифическая роскошь. Собираясь за столом под синим абажуром, Лиля потчевала участников застолий круглыми пирожками, которые делала ее домработница Аннушка Губанова. «Кому пирожок?» — спрашивала Лиля и бросала его через стол — «прямо в руки». В общем-то еду подавали самую бедную, зато пиршество духа ощущалось гостями во всей его полноте. Но гостем здесь никто себя не считал — каждый допущенный был полноправным членом этого приватного клуба и чувствовал себя у Бриков и Маяковского не как дома, а попросту дома. Создать эту атмосферу и поддерживать ее могла только Лиля, по-прежнему притягивавшая к себе, как магнитом, и поклонников, и просто друзей. Впрочем, если точнее: все поклонники были друзьями, а все друзья, конечно, поклонниками, не посягая при этом на ее любовь в общепринятом смысле слова.

В 1926 году ни Лиля, ни Маяковский за границу не поехали. Возможно, не было повода. Хотя повод-то был… Бенгт Янгфельдт полагает, что Маяковский, предварительно договорившись с Элли Джонс о встрече во Франции — с ней и с ребенком, — просто воздержался от обременительного свидания: никакой тяги к новорожденной дочери, и будущее с непреложностью это докажет, у него не было. Весьма вероятно… И вот что еще вероятно: не было денег. Но главное — исключительно важные перемены в жизни Лили и Маяковского требовали какой-то внутренней сосредоточенности и душевного успокоения. Маяковский стремился не оставаться в Москве — этот год чрезвычайно насыщен его поездками по Союзу с огромным количеством выступлений в разных городах, неизменно сопровождавшихся шумным успехом.

Летом на короткое время их пути снова пересеклись. Предварительно договорившись, они встретились в Крыму, в курортном поселке Чаир, на берегу Черного моря. Имя поселка, которое вскоре затмили другие, более громкие курортные имена, было тогда на слуху: во всех ресторанах и на всех эстрадных площадках распевали популярный романс «В парке Чаир распускаются розы…». Среди роз и кипарисов около двух недель и провели вместе две пары: Лиля с Краснощековым и Маяковский, который тут же, в Чаире, познакомился с молодой харьковской студенткой Наташей Хмельницкой и начал за ней ухаживать на виду у всех. В том числе — и у Лили. Лиля не только не препятствовала этому тривиальному курортному роману — скорее поощряла его: с первой же минуты она безошибочно определила, что чем-то серьезным здесь и не пахнет…

Пытаясь найти для себя какое-то занятие (просто ездить и просто влюбляться — это уже приелось), Лиля поступила на неоплачиваемую работу в канцелярию Общества землеустройста еврейских трудящихся (ОЗЕТ), которое было тогда одержимо созданием еврейских колоний (позже — колхозов) в степной части Крыма. Маяковский уже был членом ОЗЕТа, носил его значок, посвятил «товарищам из ОЗЕТа» стихотворение «Еврей». Он прочел его на большом литературном вечере в Колонном зале Дома союзов «Писатели народов СССР — ОЗЕТу». По сценарию Виктора Шкловского режиссер Абрам Роом снял документальный фильм «Евреи на земле», титры к которому написал Маяковский, а Лиля работала какое-то время на съемках в качестве ассистента режиссера. Ее поездке в Чаир предшествовало посещение еврейских колоний в западной части Крымского полуострова, возле Евпатории, которые показались ей «ослепительно интересными». Много позже, когда Сталин приступит к решению на