отцовство — родилась дочь, которой мать дала имя Хелен-Патриция (в быту — тоже Элли, в русском варианте — Елена Владимировна), — и впрямь не только не стало помехой его поэзии, оно вообще не нашло в его стихах ни малейшего отражения. Факт, весьма красноречиво говорящий сам за себя.

Пробыв в Берлине вместе четыре дня, Лиля и Маяковский вместе же возвратились в Москву. На вокзале их встречали Эльза и Осип. Лиля вышла из вагона, сияющая, в ослепительно красивой новой беличьей курточке — Маяковский сделал ей этот подарок в Берлине. Казалось, жизнь возвращается в прежнее русло. Но так только казалось.

ФИЛИАЛ ГПУ

Кто только не «лягал» Лилю Брик за ее пресловутые любовные «треугольники», за «жизнь втроем» (во французском языке такой семейный союз имеет даже название «manage a trois», что само по себе говорит о явлении, а не об исключительном случае)! Аморальность, распутство, пошлость — других дефиниций обличители не признавали, а в разговорной речи и вовсе не стеснялись в выборе слов. Именно эта семья — Лиля, Ося и Маяковский — стала объектом возмущенных нападок: покушение на вековые устои, вызов общественной нравственности, наглое отвержение всяких приличий!.. «Образцом половой распущенности» назвал их союз один громогласный нынешний политолог, в очередной раз демонстрируя примитивность своих развязных суждений.

Естественно, через замочную скважину ничего другого увидеть нельзя. Ни места в литературной и общественной жизни, ни скрещения судеб, оставивших яркий след в истории века, ни значимости самой личности, о чем говорит хотя бы то, что она продолжает будоражить умы, что о ней пишут и спорят, что ее по-прежнему любят и ненавидят, хотя прошли Годы и годы после того, как прах ее развеян по ветру. С кем спала? — вот и вся биография! Свою скудость и пошлость пытаются приписать ей…

Что касается Лили, то никакой «жизни втроем» — в плотском, привычном смысле этого слова — вовсе и не было. «Жизнь» была только вдвоем. Втроем — «проживание», что понятно, совсем не одно и то же. Непонятно другое: почему общественный гнев обрушился лишь на этот союз, хотя знаменитые треугольники никакой диковинкой не были. Оставим в стороне примеры хрестоматийные (Чернышевский, Некрасов, Тургенев) — вспомним лишь то, что было вполне очевидной приметой уже этого времени. Проблема тщательно изучена (не только теоретически) Эммой Герштейн, с подробностью и корректностью рассказавшей о другом треугольнике — Осипа Мандельштама, Надежды Яковлевны и Марии Петровых. «Тройственные союзы, — пишет Эмма Герштейн, — чрезвычайно распространенные (!) в двадцатых годах, уходящие корнями в 1890-е и у нас уже сходящие на нет в 30-х, оставались идеалом Мандельштамов, особенно Надежды Яковлевны. Она расхваливала подобный образ жизни, ссылаясь на суждения Осипа Эмильевича. Например: брак втроем — это крепость, никаким врагам, то есть «чужим», ее не взять. <…> Модель Мережковский — Зинаида Гиппиус — Философов была у всех на памяти, а Осип и Лиля Брики плюс Маяковский — перед глазами».

Список мог быть и продолжен. Горький — Андреева — Варвара Тихонова (потом Мария Будберг)… Бунин — Вера Бунина — Галина Кузнецова… Да зачем далеко ходить: Ахматова!.. После развода с Шилейко она жила вдвоем с Ольгой Афанасьевной Судейкиной, и к ним подселился композитор Артур Лурье. Ахматова говорила, пишет Эмма Герштейн: «Мы не могли разобраться, в кого из нас он влюблен». А потом?.. В одной квартире на Фонтанке не просто жили, но и обедали за общим семейным столом Анна Ахматова, ее муж Николай Пунин (предпочел магической Лиле великую поэтессу) и его бывшая жена Анна Евгеньевна Аренс, не говоря уже о сыне Ахматовой — Л. Н. Гумилеве и дочери Пуниных Ирине. Любители таких пикантных деталей, для которых важны не творчество и не драмы этих людей, а доступные их пониманию бытовые (скорее альковные) тайны, могут вспомнить и другие примеры — на такие сюжеты была очень щедра та эпоха. Так зачем вырывать из ее «контекста» одну-единственную судьбу.

«Моральная и эстетическая сторона подобных сюжетов, — продолжает Эмма Герштейн, которой еще не успели «пришить» защиту так называемой аморальности, — меня нисколько не беспокоила. Мы жили в эпоху сексуальной революции, были свободомыслящими, молодыми, то есть с естественной и здоровой чувствительностью, но уже с выработанной манерой истинных снобов ничему не удивляться. Критерием поведения в интимной жизни оставался для нас только индивидуальный вкус — кому что нравится».

Никаких других критериев для Лили не существовало — в этом было ее счастье и в этом же — беда.

После возвращения Лили и Маяковского вся семья снова собралась вместе. Но это была уже другая семья. Краснощеков и Элли — каждый по-своему — окончательно разрушили тот необычный союз, который существовал целых семь лет. Те отношения, которые принято называть интимными, между Лилей и Маяковским были прекращены: судя по дошедшим до нас письменным свидетельствам, инициатором разрыва была Лиля, и он этому не противился, осознавая, что прежней любви действительно больше нет. По свидетельству Лили, это решение они оба приняли еще в Берлине — в те четыре дня, которые провели там вместе. Возвратившись, подтвердили его друг другу окончательно и бесповоротно.

Весьма важные изменения произошли и в жизни Осипа. На съемках фильма по его сценарию он познакомился с двадцатипятилетней женой режиссера Виталия Жемчужного — Евгенией Соколовой, и дружеские отношения, завязавшиеся между ними, вскоре перешли в еще более дружеские. По свидетельству самой Жени, этот «переход» состоялся лишь через два года, но так или иначе уже к концу 1925-го, когда союз Лили и Маяковского обрел иные формы, Женя на правах своего человека вошла в их общую семью. У нее была своя комната в коммунальной квартире на Арбате, в том доме, где теперь расположился музей Пушкина, так что никаких бытовых неудобств для оставшегося неизменным триумвирата появление Жени не принесло.

Если судить по переписке между Лилей и Маяковским, сотрясавшие их союз события и принятое ими решение не внесло перемен в отношения друг с другом. Даже тот несомненный факт, что отношения эти стали уже иными, переписка тоже не отражает — ни одним словом. Неизменными остались обращения: «Дорогой, милый, родной, любимый», одинаковые в обе стороны. Неизменными — заверения в безграничной любви: «Целую тебя обеими губами, причем каждой из них бесконечное количество раз». И в этом не было ни малейшей фальши. Все, что действительно их связывало друг с другом, — взаимопонимание, общие интересы, осознание того, насколько каждый из них нужен другому, — все это осталось, выдержав испытание временем, и не могло исчезнуть даже после того, как ушла