Зофи повторила:

– Герр Ротшильд был счастлив передать свой скромный дворец на Принц-Ойген-штрассе в ваше пользование. Он заверяет, что евреи так же заинтересованы в том, чтобы покинуть Вену, как вы в том, чтобы помочь им в этом, и он рад, что именно в его доме разместилось бюро еврейской эмиграции. К тому же он решил, что домов у него и так слишком много. И хотя он высоко ценит усилия моей мамы, но хочет ее предупредить, что дальнейшие публикации на эту тему могут повредить ему, ей и нам с Иоганной.

Эйхман снова захохотал своим уродливым смехом, повернулся к двери и сказал своей овчарке:

– Зверь, похоже, мы наконец встретили тебе ровню.

– Зозо, мне не понравился этот дядя, – сказала Иоганна, пока Отто, стоя у окна, следил за нацистами.

Он хотел убедиться, что они убрались из дома все до единого. Вот они высыпали из подъезда, расселись по машинам, причем адъютант придержал заднюю дверцу для собаки. Взревели моторы, машины, одна за другой, выехали со двора и повернули за угол. Но Отто не отходил от окна, уверенный, что они еще вернутся.

Наконец он опустил штору, включил свет и поднял ковер в спальне. Кэте вылезла из тайника и, ни слова не говоря, обняла дочерей.

– Кэте, – начал Отто, – ты должна перестать писать. В самом деле…

– Отто, этих людей и так лишили всего, – перебила его Кэте. – Им позволено иметь лишь выездные визы да надежду, что кто-то из-за моря оплатит им проезд в Шанхай, единственное место на земле, где им еще открыты двери.

– Я прокормлю и тебя, и девочек. Сдам свою квартиру, перееду сюда. Так будет проще, и я не буду чувствовать…

– Отто, кто-то должен бороться с несправедливостью!

– Ты проиграешь, Кэте! – настойчиво повторил он. – В одиночку такие битвы не выигрываются!

И тут Зофия Хелена тихо сказала:

– Но единица всегда больше ноля, дедушка, хотя математически ноль, конечно, интереснее.

Отто и Кэте с удивлением посмотрели на нее.

Но вот Кэте поцеловала дочь в макушку:

– Единица всегда больше ноля. Верно. Твой папа научил тебя правильно.

В промозглой комнатенке еще одна лампочка мигнула и погасла, а Штефан все раздумывал над своей последней пешкой, не поднимая глаз от шахматной доски, чтобы не видеть, как папа старается игнорировать хаос, бушующий на улице. Они, как могли, починили дверь: косяки закрепили добытыми где-то гнутыми гвоздями, в щели напихали старых газет, но топот сапог в нижних этажах дома все равно проникал через покореженную раму, а улица, вернее, гомон и холод врывались внутрь через тонкое, в одно стекло, окошко гостиной для прислуги.

Он поднял голову и увидел маму. Она сидела в кресле, съежившись под одеялом, и, кажется, даже не пошевелилась с тех пор, как начался шум за окном, сразу после четырех утра.

– Мама, может, перенести тебя на шезлонг или лучше в постель? – предложил он.

– Не сейчас, Штефан, – ответила она.

Штефан встал, снял перчатки, положил их на стол рядом с шахматной доской, наклонился к жаровне и подложил в нее уголек: жалкая попытка пробить хотя бы маленькую брешь в массивной стене холода. В спальне родителей, бывшей комнате прислуги, дверь была тоже слишком узкой для маминого кресла, и им пришлось вынуть косяки, так что внутри было ничуть не теплее. На жаровни во всех трех комнатах не хватало угля; в сущности, его было так мало, что не удавалось обогреть даже одну.

– Пойду проверю, закрыто ли окно в комнате Вальтера, – сказал он.

– В нашей комнате, – поправил его братишка.

Новая комната нравилась ему не больше, чем Штефану, который терпеть ее не мог, зато малыш был в восторге оттого, что делит теперь спальню со старшим братом.

– Ты только что проверял, – заметил папа.

Но Штефан уже шагнул в соседнюю комнатенку, тоже без дверных косяков. Там он бросил быстрый взгляд в окно на улицу, где громили витрины разбушевавшиеся юнцы, которых никто не останавливал. Кого-то волокли из дома напротив. Штефану показалось, что это герр Кляйн, бывший владелец газетного киоска, но разглядеть он не успел – толпа сразу сомкнулась вокруг несчастного. Его запихнули в кузов грузовика, полный людьми.

Штефан скорее почувствовал, чем увидел, как к нему подошел Вальтер.

– Привет, Вальт! – Он подхватил малыша на руки, прежде чем тот успел заметить, что происходит.

Вернувшись в гостиную, где окно было занавешено, Штефан сел за стол и, не думая, двинул вперед свою пешку, грозя отцовской ладье. Тот выдвинул на диагональ королеву, и пешка пропала, а с ней и шанс Штефана заменить потерянную еще раньше королеву. Он знал, что ему пора сдаться. Понимал, что вот-вот проиграет, помнил слова папы: не важно, чем закончится для тебя партия, поражением или победой, игру надо завершать, как только становится понятен ее исход. Смысл шахмат не в выигрыше, а в учебе, и, если партия больше ничему не может тебя научить, не стоит терять на нее время. Но если он прервет игру сейчас, они вернутся в мир, где на улице царит хаос, а по лестницам особняка топочут сапоги. Штефан нервничал, слыша, как ходят и разговаривают в их комнатах нацисты. Конечно, за последние месяцы он к этому привык, но сегодня их что-то очень много, и кричат они так громко, что слышно даже здесь, наверху.

– Герман, Штефан, на крышу, скорее! – раздался тревожный шепот матери, и в ту же секунду по лестнице, ведущей на этаж прислуги, загрохотали сапоги.

Штефан распахнул окно, скользнул на карниз и, пользуясь кариатидой как опорой, взобрался на крышу. Свесившись оттуда, он протянул руку отцу. Тот вскочил на подоконник, но пошатнулся, теряя равновесие.

– Папа! – крикнул он и толкнул отца назад, в комнату, чтобы тот не выпал из окна на улицу. – Папа, держи меня за руку, – сказал он уже спокойнее, надеясь, что с его помощью отец сделает еще одну попытку выбраться на крышу.

– Беги! – отвечал отец. – Беги, сын!

– Но, папа…

– Уходи, сынок, уходи!

– Но куда?

– Если мы не будем знать, то никому не скажем. Уходи скорее! И не возвращайся, пока не будешь знать, что опасность миновала, обещай. Не подвергай опасности маму.

– Я… Прячься, папа!

– Уходи!

– Поставьте «Аве Мария», когда можно будет вернуться. Она на патефоне.

– Может быть, этого не будет никогда, – ответил отец и притворил окно, оставив незаметную щелку.

– Герман! – торопила его мама.

Штефан, свесив голову с крыши, видел, как отец залез в платяной шкаф. Вальтер закрыл за ним дверцу – малыш Вальтер, который был слишком мал, чтобы понимать, что происходит, все же понимал, несмотря на все попытки взрослых уберечь его от этого понимания.

Через секунду дверца шкафа вновь открылась, и рука отца втянула Вальтера внутрь.