Амандина замазывала на лице следы пощечин и, стиснув зубы, восхищалась Феликсом. До тех пор, пока он не стал открыто появляться в компании женщин сомнительного поведения. Тут ее стоицизм дал трещину, и она пришла поплакать на моем плече.

Я успокаивал ее, как мог. Влюбленный в нее с первой встречи, я все же удержался от искушения и не сказал ни одного обидного слова о ее женихе. Она никогда не простила бы мне этого, хотя сама ругала его на чем свет стоит, когда мы обедали в тайском ресторане господина Ламберта.

После двух рюмок рисовой водки из ее светло-голубых глаз хлынула минеральная вода.

– Возьми себя в руки.

– Какая несправедливость!.. Он говорит, это я виновата, что он не может пройти сквозь первую стену смерти. Я очень хочу ему помочь, но он даже не слушает меня.

– Ты должна понять его, – сказал я.

Амандина больше не стала разговаривать. Она была очень замкнутой. В тот день, когда эта девушка распахнет ставни своего сердца, за ними окажется захламленный чердак. Она предпочитала все копить внутри. Только этот приступ горя и слезы свидетельствовали о том, что и она бывает слабой.

Я предложил ей прогуляться. Через час мы добрели до кладбища Пер-Лашез.

– Здесь я встретил Рауля.

– Вы настоящие друзья, это так прекрасно, – вздохнула Амандина.

– Когда я был маленьким, мне из-за этой дружбы расквасили губу.

Она еле заметно придвинулась ко мне:

– Мне кажется, я больше не хочу замуж за Феликса.

– Ты что, шутишь? Он этого не переживет.

– Подумаешь. Вокруг него вьется целый рой женщин. Он недолго будет один. Он был девственником, а я открыла ему, что такое женщина. Он одновременно узнал, что такое любовь и смерть. Теперь-то он научился летать самостоятельно. Я всего лишь совершила обряд посвящения.

– Ты жалеешь?

– Нет. Но я знаю, что мы не сможем жить вместе.

– Ошибаешься. Даже если Феликс гуляет направо и налево, он по-настоящему любит одну тебя. Ты настолько лучше других! В тебе чувствуется настоящий класс и…

Она грустно улыбнулась:

– Уж не клеишься ли ты ко мне?

Настал мой черед промолчать.

Она доверчиво прижалась ко мне. Так мы и сидели в холодном саду, среди склепов, неподалеку от могилы Нерваля[18], и считали звезды. Я чувствовал, как ее маленькое сердце жарко бьется о мои ребра. Ее дыхание звучало в моих ушах как музыка. Я бы просидел всю жизнь, уткнувшись носом в золото ее волос…

Яркий свет фонаря сторожа, проверявшего, не портит ли кто надгробия, разрушил очарование этой минуты. Амандина встрепенулась:

– Ты прав, Мишель. Нельзя близко к сердцу принимать глупые ссоры или мимолетные увлечения. Я несправедлива к Феликсу и выйду за него замуж, как только он захочет.

Домой мы возвращались на такси, разговаривать друг с другом нам уже не хотелось.

На следующий день обстановка над танатодромом «Бют-Шомон» сгустилась. Ночью туда завалился пьяный в дым Феликс в компании проститутки. Феликса вырвало на пусковое кресло, а потом они улеглись спать прямо на полу.

Рауль, на рассвете поднявшийся в лабораторию, чтобы поработать, прогнал девицу, чтобы Амандина не увидела ее, и вместе с Жаном Брессоном они вымыли все, что можно было вымыть.

Несмотря на ведро горячего кофе, Феликса мучило похмелье.

– Нечего мне мораль читать! Да вы знаете, кто я такой? Я первый танатонавт мира! Мира! Вбейте это себе в башку. Все остальные – жалкие щенки, третий сорт.

Мы с Амандиной вошли одновременно, это получилось случайно, но Феликс тут же обвиняюще ткнул в нашу сторону пальцем:

– Вот они, голубки! Вы думаете, я не знаю, чем вы занимаетесь? За идиота меня принимаете?!

Рауль в отчаянии простонал:

– Феликс, хватит! У меня плохие новости. Утром прислали факс: англичане вышли на Мох-1. У них «кома плюс девятнадцать». Феликс, ты немедленно бросаешь свои выходки и возвращаешься к работе. Это не обсуждается. Жесткий график, как в самом начале. Подъем в семь. На завтрак фрукты и овсянка. Полный медосмотр перед каждым взлетом. Дисциплина, и еще раз дисциплина! Только так мы не позволим себя обогнать.

– Прощай, ростбиф, как жаль, – пробормотал Феликс. – Завтра я на одном луке дам «кому плюс двадцать три».

– О да! А тем временем, первый танатонавт мира, иди и проспись, – сухо распорядился Рауль.

Когда он всерьез использовал командный голос, даже Феликс переставал корчить из себя звезду первой величины и подчинялся руководителю группы. Кербоз раскланялся и удалился, рыгнув на прощание.

В тот же вечер Рауль пригласил нас с Амандиной в пентхаус. В тропическом лесу, посреди буйной растительности, наши проблемы иногда казались не такими уж серьезными. Но на этот раз Рауль был мрачен:

– Феликс тормозит. Слушайте меня внимательно. Я отлично знаю, что между вами ничего нет, но Феликс вбил себе в голову какую-то чушь, и это ему мешает.

Я не хотел начинать этот разговор и попытался совершить отвлекающий маневр:

– То, что ты сказал утром, правда? Англичане действительно достигли Мох-1?

– Это уже официально объявлено. Некто Билл Грэм наступает Феликсу на пятки, у него «кома плюс девятнадцать». Сами понимаете, не время расслабляться.

Он закурил.

– Ставки крайне высоки. Началась международная гонка, и мы не имеем права ошибиться. Амандина, будь добра, поговори с Феликсом по душам. Скажи ему, что ты за него переживаешь и ты не сердишься, даже когда он напивается.

Амандина попыталась возразить:

– Но…

– Сделай это если не ради любви, то хотя бы ради танатонавтики.

Амандина нехотя согласилась. На следующее утро между ней и Феликсом состоялся решительный разговор, причем особенно старался Феликс, просивший прощения за свое вчерашнее поведение. Они договорились о свадьбе, и мы вновь приступили к предполетной подготовке.

Когда Феликс наконец уселся как следует на пусковом кресле, Рауль стал настойчиво напоминать ему об осторожности.

– Старик, не парься. Ты же всегда говоришь: «Вперед, только вперед, навстречу неизвестному».

Феликс сам ввел иглу «ракетоносителя» себе в вену и начал отсчет:

– Шесть… пять… четыре… три… два… один. Пуск.

Прежде чем закрыть глаза, он сказал Амандине:

– Прости меня…

На далеком острове Ку-ци живут прозрачные люди, белые, как облако, свежие, как дети. Они ничего не едят, а только дышат ветром и пьют росу. Они прогуливаются в небе, облака служат им подушкой, а драконы – ковром. Болезни или ветер не досаждают им. Они ко всему безразличны. Всемирный потоп их не погубил. Всемирный пожар обошел стороной. Они парят надо всем. Поднимаются в воздух, словно по ступенькам, и облокачиваются на пустоту, словно на ложе. Полет души доставляет их куда угодно.