Ввожу предложение присудить Исаковскому М. В. премию второй степени.

По разделу прозы Бажову П. П., автору известной книги «Малахитовая шкатулка», изданной в 1939 году, целесообразно присудить премию первой степени.

По разделу драматургии считаю необходимым внести следующие поправки в предложения Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства:

Пьеса «Русские люди» К. Симонова, поставленная на сценах большинства театров Советского Союза и получившая признание широких кругов зрителей, заслуживает присуждения Сталинской премии первой степени.

Премию первой степени целесообразно также присудить Леонову Л. М. за пьесу «Нашествие», отличающуюся крупными художественными достоинствами[700].

Следом Храпченко приводил проект постановления[701], учитывавший его рекомендации, и сводную таблицу результатов голосования по кандидатам в Комитете[702].

19 марта 1943 года Совнарком СССР принял постановление № 308 «О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1942 год»[703], которое учитывало и рекомендации Комитета, и предложения Храпченко, но лишь отчасти.

По разделу художественной прозы премии первой степени были присуждены А. Толстому за рекомендованную большинством экспертов трилогию «Хождение по мукам» и В. Василевской, чья повесть «Радуга» была удостоена весьма низкой оценки на пленумах Комитета. Однако такое решение Политбюро вполне объяснимо, если принять во внимание личную симпатию Сталина к польской писательнице, которую вождь будет «оберегать» вплоть до конца 1940‐х годов[704]. Еще в сентябре 1940 года на совещании по поводу кинофильма «Закон жизни» А. Авдеенко вождь прямо выразил свое отношение к творчеству Василевской: «…ее замалчивают, Ванду Василевскую, а она талантливая писательница. Я не считаю ее лучше всех, но она, по-моему, очень талантливая. Может быть, мы с вами поговорим о ее творческой работе, но ее замалчивают»[705]. Поэтому премирование Василевской, по мысли ее «покровителя», должно было считаться своеобразным жестом «восстановления справедливости» по отношению к писательнице, чей талант оказался незамеченным в Комитете по Сталинским премиям.

Премии второй степени, вопреки рекомендациям Храпченко, достались П. Бажову (за книгу «Малахитовая шкатулка») и Л. Соболеву (за сборник рассказов «Морская душа»), а поддержанная экспертами кандидатура В. Гроссмана в итоговый список лауреатов не попала. Получившая 18 голосов в Комитете повесть Гроссмана «Народ бессмертен» с самого момента своего появления в печати вызвала комплиментарную оценку критики. 15 августа 1942 года в «Литературе и искусстве» появилась большая хвалебная рецензия Е. Ковальчик[706], в которой отмечались и стилистические, и языковые, и идеологические[707] достоинства текста. За день до этого, 14 августа, на совещании президиума Союза писателей о повести Гроссмана положительно отзывался И. Эренбург:

Вот Гроссман написал свою повесть. Правда, там есть большие недостатки, но в ней есть и такие места, которые тронули фронт, потому что он сам много пережил в дни брянского и гомельского наступления и был длительное время на фронте, где выполнял черновую работу. Этот человек хорошо знает черновую работу[708].

На том же совещании талант Гроссмана отметил и Сурков: «Автор показал здесь, что можно очень глубоко дать материал»[709]. Однако высокой оценки литературной общественности далеко не всегда было достаточно, чтобы тот или иной автор (пусть и с подачи Комитета) сохранил за собой место в лауреатском списке. Сложность случая Гроссмана состоит в слабой аргументированности многочисленных свидетельств о личной неприязни Сталина к писателю. Так, И. Эренбург в мемуарах писал о «неприязни» вождя к прозаику:

Говорят, есть люди, которые рождаются под счастливой звездой. Таким баловнем судьбы можно, например, назвать Пабло Неруду. А вот звезда, под которой родился Гроссман, была звездой несчастья. Мне рассказывали, будто его повесть «Народ бессмертен» из списка представленных на премию вычеркнул Сталин. Не знаю, правда ли это, но Сталин должен был не любить Гроссмана, как не любил он Платонова, — за все пристрастия Василия Семеновича, за его любовь к Ленину, за подлинный интернационализм, да и за стремление не только описывать, но попытаться истолковать различные притчи жизни[710].

Предположение Эренбурга понятно, если учитывать свойственную любым мемуарам ретроспективность изложения: автор пишет это, уже зная о том, какая участь постигнет Гроссмана в начале 1950‐х, сразу после публикации в «Литературной газете» 13 февраля 1953 года разгромной статьи М. Бубеннова «О романе Василия Гроссмана „За правое дело“». О «нелюбви» вождя к «не благоговевшему» перед ним Гроссману писала и Н. Роскина в книге литературных воспоминаний, утверждая, что именно Сталин вычеркнул повесть «Народ бессмертен» из списка лауреатов[711]. Ю. Бит-Юнан и Д. Фельдман весьма убедительно оспаривают предположения мемуаристов и посредством привлечения библиографических данных доказывают, что Сталин не проявлял «неприязни» лично к Гроссману и к его повести, в 1943 году переизданной пять раз[712]. Вместе с тем инициированное в Политбюро исключение прозаика из лауреатского списка может не быть прямо связанным со сталинской оценкой его личности. По всей видимости, «включение» Гроссмана в формируемый соцреалистический канон по какой-то причине оказалось нежелательным или вовсе невозможным. Исследователи видят эту причину в изменении «тональности суждения критиков»:

Тональность отзывов менялась, сообразно изменению политической ситуации, что и предвидел Гурвич. Советские войска, одержав победу под Сталинградом, перешли в наступление. Повесть об отступлении и вере в скорую победу утратила прошлую актуальность.

<…>

К весне 1943 года повесть сочли утратившей былую актуальность — пропагандистскую. Вот и причина, в силу которой Гроссман не стал лауреатом[713].

Такое рациональное объяснение выглядит довольно убедительным, если рассматривать случай Гроссмана изолированно от общего хода дискуссии в Комитете и не принимать во внимание многочисленные факты премирования авторов за тексты, в которых «пропагандистская актуальность» почти вовсе отсутствовала («Хождение по мукам» Толстого, «Малахитовая шкатулка» Бажова, «Морская душа» Соболева). Повесть Гроссмана была бы чуть ли не самым «актуальным» и идеологически «правильным» текстом из всех попавших в мартовское постановление произведений по разделу прозы. Предложенная исследователями точка зрения на вопрос о роли института Сталинской премии в литературном производстве 1940‐х годов все же не лишена некоторого упрощения. Отнюдь не всегда мотивация присуждения высших наград исчерпывалась сугубо политической прагматикой (к слову сказать, вполне учтенной в повести «Народ бессмертен»): премии присуждались и за тексты с куда более ограниченным запасом актуальности (например, «Фронт» Корнейчука или «Русские люди» Симонова характеризуются еще более локальной проблематикой, чем гроссмановский текст). Несколько более правдоподобной видится версия исключения повести из окончательного списка из‐за ее несоответствия наметившейся в то время тенденции к «замещению» трагического опыта пафосом самоотверженной героики, к формированию нарочито сниженного, гротескно-«смехового» образа войны[714]. В этой перспективе важным является не столько предмет описания, сколько модальность этого описания. В том же «Фронте» Корнейчука