католического консенсуса? Способен ли он подчинить себе церковь, не вызвав возмущения? Сен-Жермен писал в защиту власти парламента: «Король в своем парламенте – высший владыка над людьми, на котором ответственность не только за тела, но и за души своих подданных»[260]. Эта идея практически привела к полноценной теории парламентского суверенитета. Сен-Жермен сказал об авторах статутов 1529 года: «Я думаю, что не стоит рассуждать или доказывать, имели они право делать то, что сделали, или не имели: полагаю, что никто не станет думать, будто они будут делать то, на что не имеют права»[261].

В январе 1531 года Генрих VIII настаивал, чтобы духовенство снова предоставило денежную субсидию, которой Уолси добился от них в 1523 году. Став высшим достижением фискальной изобретательности, этот сбор принес казне £118 840, и Генрих потребовал внести его опять в качестве штрафа за пособничество духовенства в деятельности Уолси как папского легата. Король открыл дело в Суде королевской скамьи, где генеральный прокурор обвинил, как сообщников Уолси, в посягательстве на королевскую власть 15 выбранных священников и одного светского проктора, но в течение шести месяцев масштаб наступления расширился до всего духовенства архиепископской епархии Кентербери, а также всех нижних чинов и служащих. Генрих нуждался в деньгах, поскольку вследствие кампании по разводу посол Карла V в Лондоне пригрозил вторжением имперских войск, и Совет отнесся к его заявлению с полной серьезностью. К этому времени корона сохраняла платежеспособность только благодаря французским выплатам, о которых договорился Уолси в 1525 году; наличных резервов не осталось, и королю требовалось пополнить средства на ведение войны. Однако дело было не только в деньгах. Духовенство в итоге «простили» не за поддержку папского легата Уолси, а за отправление их духовной юрисдикции в церковных судах. Главной целью короля было оказать давление на папу и архиепископа Кентерберийского и сподвигнуть их к действиям по разводу. По сути, эта цель была ключевой с самого начала, поскольку в число выбранных священников, обвиняемых в посягательстве на королевскую власть, входили все епископы, бывшие сторонниками Екатерины Арагонской, за исключением Катберта Тансталла.

Конвокация решила выплатить требуемый налог 24 января, но в воздухе повеяло грозой, когда во вступительной части проекта «предложения» от лица духовенства Генриха VIII назвали «защитником и верховным главой» английской церкви. Само по себе такое обращение было совершенно безобидным, поскольку роль короля как покровителя и защитника подчеркивалась всегда, однако 7 февраля возник критический момент – Генрих поднял ставки и потребовал, чтобы его именовали «единственным защитником и верховным главой английской церкви и духовенства», а также признали его «попечение» о душах подданных. Новые требования поразили конвокацию как гром среди ясного неба. После страстной речи Джона Фишера первое требование сократили ограничением, «насколько дозволяет закон Христов», а второе выхолостили. Как впоследствии признали, «королевская супрематия» 1531 года была настолько окружена оговорками, что никто доподлинно не знал, что она означает. Тем не менее Генрих одержал победу, поскольку добился налога и подходящего нового титула. Ему также удалось связать свою церковную политику с принудительными фискальными шагами[262].

В начале 1531 года Генрих VIII рассматривал «свою» королевскую супрематию как факт, а не новшество. Он не мог видеть каких-либо возражений и считал сопротивление духовенства преступным неповиновением. На первый взгляд его отношение кажется непостижимым, но ему есть объяснение. Несколько месяцев Генрих изучал манускрипт «Достаточно обширная антология». Сборник источников для прокоролевской пропаганды подготовили члены группировки Анны Болейн. Этой работой в 1530 году занимались Эдвард Фокс и Томас Кранмер, «Антологию» преподнесли Генриху в сентябре того же года. И король прочел ее: его пометки встречаются в 46 местах рукописи. «Ubi hic?» (лат., «Откуда это?») – удивляется он на полях. У Генриха разгорелось любопытство. Тем не менее он одобрил документ за то, что, стремясь обосновать развод короля, Фокс и Кранмер исходили из юридических и исторических принципов, а не просто личных или династических потребностей. Впервые справедливость дела короля устанавливалась как аспект монархической власти по Библии, традиционным католическим текстам, английской истории и хроникам: они рассмотрели Ветхий Завет, труды раннехристианских авторов, Константинов дар, Иво Шартрского, Хью де Сен-Виктора, церковные соборы XV века, англосаксонское право, Джеффри Монмутского и другие авторитетные источники. Фокс и Кранмер действительно пересмотрели границы между королевской и церковной властью, доказывая, что еще со времен обращения англосаксов в христианство короли Англии обладали светской imperium (лат., абсолютной властью) и духовным верховенством, как впоследствии римские императоры. К тому же английская церковь всегда была отдельной митрополией христианского мира, находящейся только под королевской юрисдикцией. Даже папство (якобы) подтверждало этот факт. Таким образом, если все так, то королевская власть Генриха VIII такая же, как у императора Константина после обращения в христианство, и папская юрисдикция представляет собой узурпацию. Светская верховная власть Генриха осталась прежней, а его духовная власть безусловна. Одним словом, он теократический король, хотя и не владеет священной способностью «духовного попечительства», которая присуща только возведенному в духовный сан священству. Однако он может созывать церковные соборы в границах своих владений, придавать законную силу их постановлениям и определять догматы церкви. В частности, Генрих был вправе созвать епископов, или собор английской церкви, объявить свой развод, а затем придать ему законную силу актом парламента[263].

В марте 1531 года Томасу Мору поручили пренеприятнейшую задачу. Ему как лорд-канцлеру требовалось поддержать позицию Генриха VIII, представив обеим палатам парламента мнения в пользу развода короля, полученные из разных европейских университетов. Несмотря на то что эта служебная обязанность причиняла ему очевидное расстройство, Мор начал объяснять в палате лордов, что явился в парламент, чтобы решительно опровергнуть мнение, будто Генрих желает развода из любви к другой женщине, а не из угрызений совести. Затем он отправился в палату общин, где его речь записал хронист Эдвард Холл, член парламента от города Уэнлок: «Вы, члены этой уважаемой палаты, я уверен, не пребываете в неведении, а прекрасно знаете, что король, наш владыка, женился на жене своего брата, потому что она и вступила в брак, и делила постель с принцем Артуром»[264].

Его зять справедливо предполагал, что Мор мог сделать это только по личному распоряжению Генриха. Был ли он также прав в предположении, что эта работа была достаточно затруднительна, чтобы заставить Мора просить Норфолка о помощи в уходе с поста лорд-канцлера? Несомненно, репутация Мора оказалась подорванной: ему пришлось связать себя с политикой по разводу и поставить ей на службу собственный авторитет. Заявление Мора, что Екатерина делила постель с Артуром, сильно повредило королеве – она строила защиту на утверждении, что ее первый брак с Артуром не был консумирован и поэтому не имел законной силы.

Почему же Томас Мор подал в отставку в 1531 году? Ответ в том, что