виде решетки. На другом его конце сидел сгорбившийся старик, лишь малость напоминающий моего отца. Он поднял опущенную голову и увидел его потухший усталый взгляд. Ужаснулся от того, насколько он состарился. Из него словно ушла вся жизнь.

Охранник занял свое место в углу комнаты:

— Можешь сесть, — подсказал, замер, не решаясь подойти.

Я отодвинул стул с противным скрежетом металлических ножек по плитке и оказался лицом к лицу с отцом.

— Здравствуй, сынок, — прохрипел он. — Я много лет ждал, когда ты придешь. Думал, умру, так и не дождавшись.

— Не хотел тебя видеть, — не стал юлить. Я проделал долгий путь не ради того, чтобы вести светские беседы.

— Понимаю, — покаянно склонил голову. — Но все равно рад, что ты здесь. Последний раз, когда я тебя видел, ты был угловатым мальчишкой, а теперь — совсем взрослый. Женат? Дети есть?

— Нет, — бросил как обвинение, буд в это только его вина. — Боюсь быть паршивым отцом и мужем, у меня был дурной пример.

— Дети всегда превосходят родителей: тебе не обязательно повторять мои ошибки.

— Уж постараюсь по пьяной лавочке не зарезать жену на глазах у собственного сына, — зло выплюнул я.

Отец побледнел, будто каждое мое слов как пощечина. Точно он забыл, что совершил, а внезапно обрушил на него жестокую реальность.

— Ты имеешь право злиться, — наконец он взял в себя в руки. — Я тоже злился. На себя, на судьбу, на жизнь.

— Лишь злость? — горько усмехнулся. — А как же чувство вины и раскаяние?

— Потом настал и их черед, муки совести не отпускают и сейчас, — снова принял вид смиренного послушника. — Ты же помнишь, я много пил. Алкоголизм это болезнь, и я не пытался лечить ее. В конце концов она разрушила меня. Сейчас я это понимаю. Тогда я не мог поступать иначе.

— Например, не избивать нас с матерью в пьяном угаре?

— Не мог, — так же простодушно, как сердобольный мужик, что вызвался помочь на дороге. — Как и твоя мать не могла закончить это и раз и навсегда и уйти.

— Хочешь сказать, она сама виновата!?

— Не виновата, — противоречил сам себе, только путая меня, — она тоже не могла поступить по-другому. Она была созависимой. Пыталась спасти меня, винила себя, если я срывался, отказывалась признавать проблему.

Пространственные философские размышления только раздражали, и были так далеки от жизни здесь и сейчас.

— Ты, ***ять, психологом заделался? Начитался книг по психологии, мотая срок? Значит, мои родители не здоровые неадекватные люди, которые превратили мою детство в кошмар? И теперь, когда ты просветился и на тебя снизошла благодать, я должен понять и не держать зла?

Не в пример мне, отец сохранил спокойствие, будто давно примирился со своим преступлением и сегодняшним положением.

— Случившегося не исправить, и я несу свое наказание. Хочу лишь одного, чтобы ты простил меня.

— Я пытался, правда пытался, — устал с ним спорить. — Хотел отпустить прошлое, забыть ту жизнь и начать все с чистого листа. На сегодняшний день я могу позволить себе любую машину, любую недвижимость, любую женщину. Но какой от этого прок, если я просыпаюсь ночью от кошмаров? Если я не могу поделиться всем этим с матерью? Если я не могу получить от нее поздравление с днем рождения? Если я лишился ее любви и заботы. Какой прок от прощения, если я остался сиротой при живом отце?

Отец потянулся ко мне руку, но бросил взгляд на охранника за моей спиной и сцепил руки в замок.

— Это больно слышать, но у Орловых тебе было лучше, чем в наше семье. Я следил за твоей жизнью, они писали мне обо всех твоих успехах. Сынок, я люблю тебя и горжусь тобой.

Вот как, оказываются, поступают любящие отцы — отправляют в чужую семью. Это стало последней каплей моего терпения.

— Иди к черту! Я не прощаю тебя. Ни за смерть матери, ни за свое детство. Живи с этим. И умри в одиночестве никчемным никому не нужным стариком. — Я встал, опрокидывая стул. — Свидание окончено! — объявил охраннику.

Он проводил меня обратно, вернул вещи и вывел на улицу. Клял себя за то, что приехал; что потащился в такую даль в треклятый мороз.

— Перекури, — протянул охранник сигарету. Почти самокрутка без фильтра — чистая отрава. Но не отказался. Он достал и себе.

Мы смотрели на слепящую снежную даль и чистое ясное небо и молча курили.

— Я давно здесь работаю, многое повидал, — вдруг заговорил он, — Чуть ли не половина сидит за убийство по синьке. Не все алкаши, таких видно: они измотанные, душевно выпотрошенные, так сказать. Может, батя твой прав: болезнь это какая-то? Вот больного раком, например, не обвиняют, что он, такой-сякой, заболел, а алкошей клянут. А больные-то не виноваты в своей болезни.

— Как зовут?

— Михаил.

Мы пожали руки.

— Душевные у вас на Севере люди, Миш.

— Нужно ж чем-то согреваться, если вокруг мерзлота.

— И мудрые. — улыбнувшись добавил я. Мишаня скромно пожал плечами и в очередной раз затянулся. — Никогда не хотел уехать в теплые края, где солнце и палящий зной круглый год?

— Да было дело. Ездил на материк. Интересно, посмотреть можно. Но знаю, что не смогу жить в другом месте: здесь простор, все родное.

— И я, наверное, поеду. К индийскому океану.

— Правильно, отдыхать нужно.

— Спасибо, Михаил. И за сигарету и за разговор.

— Да чего там.

Обратный путь к цивилизации оказался значительно короче. Я добрался до ближайшего аэропорта, бросил машину и первым же рейсом с многочисленными пересадками вылетел на Гоа.

30 глава. Арина

Я провела ладонями по полированной поверхности стола и откинулась на спинку кресла. Мой стол, мое кресло — мой кабинет. Почти год работы в Orlov Group, половина из которого помощницей гендиректора, вторая половина в пиар-отделе, и вот наконец у меня собственный кабинет — заместителя начальника отдела.

Орлов предложил должность в пиар-отделе спустя несколько недель после моего переезда в квартиру Лили. Сперва она показалась мне просто крохотной — всего две комнаты, тесные коридор и кухня. Но любовное воркование Лили о всех на первый взгляд незаметных деталях и теплых воспоминаниях, с которой ее связывала квартира, помогли и мне проникнутся домашним уютом. Плед на диване, в которых хотелось закутаться зимним вечером; стеклянный чайник на пробковой подставке и забавная крышка с клубникой для заваривания призывающий присесть и скоротать время за ароматным чаем.

— Знаю, она маленькая, — будто оправдывалась Лиля, — но я была здесь счастлива. И ты будешь, — улыбнулась, — вот увидишь.

И я поверила ей. Присела на чемодан