Я кивнул.

Они подошли. Глянув вниз, я обнаружил, что на моем изможденном теле нет никакой одежды, кроме синей футболки и подгузника.

– Ты болен. Мы не знаем, что это. А ты знаешь? – спросила она.

Я рассматривал прикрытое щитком шлема лицо ее товарища – он был широкоплечий, с круглой линией слишком чисто выбритого подбородка, широкие толстые брови из-за хмурого взгляда почти сливались. Я покачал головой.

– Мы не знаем, не распространится ли это на нас, и поэтому выдерживаем карантин. Ты не против? – сказала она.

Я приподнял руку и нацарапал в воздухе буквы воображаемой ручкой. Женщина кивнула и перевела взгляд на мужчину. Тот на несколько минут вышел и вернулся с блокнотом и карандашом. Женщина развязала мне руки.

«Домой?» – написал я.

– Да, домой. Мы сейчас берем курс на Землю.

«Мой корабль?»

– Пропал, скрылся в облаке. Мы и сами с трудом вырвались. Эта пыль проникает внутрь.

«Вас только двое?»

– Есть и третий. Но он редко покидает свою каюту. Тут произошел… инцидент.

Она неловко улыбнулась, глядя на мой подгузник, а потом забрала блокнот и положила в карман моего спального мешка.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказала она и поплыла назад, к ждущему в дверном проеме мужчине. Они по очереди вытащили из коробки две палочки, мужчине досталась короткая. Женщина вышла.

Он разомкнул молнию на моем спальном мешке, но оставил пристегнутыми ремни, прижимавшие мое тело к стенке. Отстегнул липучку подгузника и принялся его стягивать. Я воспротивился, положил руки ему на плечи. Он их оттолкнул. В возмущении я схватил блокнот, написал: «Нет, я сам».

Он покачал головой и с гримасой отвращения начал снимать подгузник. Я похлопал его по макушке шлема. Он схватил меня за руку, отвел ее вбок и пристегнул к стене, то же самое проделал с моей левой рукой. Ручка и блокнот уплыли прочь. Глянув вниз, на ремни, стянувшие грудь и живот, я увидел, что все они снабжены миниатюрными висячими замками. Меня это не особенно удивило – разумеется, им пришлось силой удерживать меня в карантине, чтобы я в лихорадочном бреду не отправился прогуляться по кораблю.

Неизвестно, какими бактериями я мог заразить их корабль, но в любом случае неведомые мутации в условиях невесомости могли вызвать разного рода проблемы как для команды, так и для структурной целостности корабля. Однако мысль о заключении вызывала у меня беспрецедентный ужас. Я пытался кричать, изворачивался, как мог, в своих оковах, отводил в сторону бедра, но никак не мог прекратить насилие. Раздувая ноздри, русский обернул подгузник полиэтиленом, чтобы его содержимое не расплылось. Он трижды перевязал пакет, потом извлек четыре полотенца, очистил ими мой пах, бедра и прямую кишку. Я прикрыл глаза и начал считать, хотелось высказать вслух гнев и стыд, но я ничего не мог поделать. Русский удалился, не глядя на меня, как наказанный пес.

Я никак не мог выяснить, долго ли русские держали меня в одиночке. Я пытался считать, но спустя пять минут цифры стали казаться одинаковыми, что тридцать, что тысяча, я не мог понять, сколько длится секунда. И все те часы в темном отсеке, служившем мне тюремной камерой, меня поддерживала лишь одна надежда – вернуться на Землю, возможность выжить.

Потому что если все случившееся произошло на самом деле – начиная с того момента, когда я смотрел на огонь, когда Бархатная революция сместила отца, наказав в итоге нас всех, за то время, когда я впервые увидел железный башмак и узнал о его чудовищном употреблении, и когда я встретил Ленку у тележки с сосисками, и когда сенатор предложил мне полететь в космос, – если все это было правдой (находясь в этом отсеке, я не мог быть уверен ни в жизни, ни в смерти, ни во сне, ни в реальности, абсолютно ни в чем) – значит, я и впрямь на пути домой, на пути к будущему, которое мне предстоит построить. Правый глаз постепенно опять обрел зрение, жжение на лбу и в груди стихло.

Дом. Я изо всех сил старался думать только о нем, чтобы мысли не блуждали вокруг вопросов, на которые мне, возможно, не захочется отвечать. Например, почему корабль русских вошел в облако Чопра и об этом никто не знал? Или – не поселились ли горомпеды во мне, не сожрут ли они меня изнутри, как Гануша?

Гануш. Его тело, выскальзывающее из моих рук. Боль в висках, которой мне никогда больше не почувствовать.

Посреди этих размышлений ко мне снова явилась женщина-космонавт, принесла еще одну тубу спагетти и позволила мне поесть самому. Я бесстыдно хрюкал, лакая томатный соус, как дикий пес, игнорируя острую боль в полусгнившем зубе. Сквозь щиток ее шлема я смотрел на лицо. Ввалившиеся глаза, карие с золотистыми туманностями у зрачков, говорили о недосыпе, по округлой щеке тянулся грубый шрам.

Я доел, и она забрала опустевшую тубу. Протянула планшет.

– Твой некролог, – с улыбкой сказала она.

Я взглянул на дату статьи – написано Тумой через несколько часов после полной потери контакта с «Яном Гусом 1»:

«В поиске путей к славе, суверенитету и лучшему будущему своих детей каждой стране иногда приходится встретить темный час. И один из таких моментов опустился на наши сердца сегодня, когда мы оплакиваем потерю человека, взявшегося за самую значительную миссию из тех, которые когда-либо предпринимала наша страна. Хотя в будущем о роли этого человека в развитии наших технологий и общества могут быть и будут написаны книги, мы уже знакомы с Якубом Прохазкой – героем. Я хотел бы сейчас рассказать о Якубе Прохазке – человеке.

Отец Якуба сделал выбор, присоединившись к одному из специфических движений истории, которое он считал верным и которое оказалось чудовищным. Но желание и решимость Якуба преодолеть это…»

Мои руки дрожали, и я чувствовал жжение в слезных протоках – пересохших, пустых.

«…в свой последний час, прежде чем мы потеряли контакт, Якуб поведал мне о том, как однажды чуть не утонул, и о символизме палящего солнца…

…и поэтому я, как давний и близкий друг Якуба, ощущаю каждой клеткой глубокое горе и считаю небольшим, но имеющим огромное значение утешением то, что он скончался, не испытывая боли и исполнив мечту всей своей жизни…»

Ага, без боли. Неприкрытая ложь.

«Панихида состоится в Пражском Граде, граждане приглашаются присоединиться к процессии, которая отправится на службу, организованную в соборе Святого Вита и завершится за городскими стенами, где желающим предоставят еду и напитки, дабы почтить память Якуба. Приходите пораньше, поскольку ожидается, что это событие станет крупнейшим массовым мероприятием…»

«…вопреки моим первоначальным намерениям я хотел бы еще раз вернуться к Якубу Прохазке – герою и напомнить всем знаменитые слова поэта, ухватившего самую суть миссии Чопра: «На «Яна Гуса 1» возлагаем мы свои надежды и мечтаем о новом будущем и процветании, ведь теперь мы стали исследователями Вселенной, теперь мы стражи границ. Мы глядим вперед…»