Ленка допивает пиво, поднимается, берет меня за руку и ведет сквозь шум рассеивающейся толпы. Мы подходим к тяжелой деревянной двери в башню, открываем ее. Будка вахтера пуста, на стекле нацарапанная от руки записка: «Перерыв на обед». Поднимаемся по узкой лестнице, разморенная теплом и спиртным Ленка чуть спотыкается. Я в последний раз был в башне со школьной экскурсией, и тогда по углам стояли пожилые охранники, присматривали за национальным достоянием. Сейчас углы пусты – может, пыль и мускусный дух застоялой морской воды, такой сильный в любом заброшенном месте, целиком поглотили охранников, или, может, они просто умерли, а на смену им молодых не нашлось, хотя экономия властей представляется более вероятной причиной их отсутствия.

Ленка взбирается по лестнице к верхним уровням с ограниченным доступом, я медлю, и она тянет меня за шиворот. Я следую за ней, слышу скрип гениального механизма, из-за которого мастер Гануш лишился зрения. Это самые старые работающие астрономические часы на планете, но кому нужна их работа? Спутники с автоматической точностью фотографируют Землю, Луну, Солнце, звезды, космические глубины за гранью нашего понимания, одинокие вездеходы исследуют поверхность других планет, творя алхимию в своем чреве. Любой человек теперь может ночи напролет взмывать над виртуальными континентами при помощи Google Earth.

Как долго еще Пражские куранты будут привлекать внимание туристов мистерией кукольного спектакля, как долго их развлекательное значение, призыв к ретрофетишизму человеческого мышления будут перекрывать трагичную непрактичность? Мы с Ленкой добираемся до комнаты с апостолами, где выстроившиеся в круг деревянные стражи покоятся в ожидании следующего выступления. Она усаживается у смотрового окошка, в опасной близости от апостола Андрея и его большого деревянного креста. Ленка тянет меня за волосы на груди, кусает в шею, я падаю на колени и зарываюсь носом, глазами и подбородком в ее белье, срываю его и отбрасываю через все помещение.

Вот что нам нужно – наслаждение и небрежность, незапланированное совокупление, а не календари, анализы и врачи, расспрашивающие о наших сексуальных позициях. Моя голова горит под ее ногтями, цепляющимися за кожу. Мы оба жаждем этой боли. Мой рот онемел, я не могу дышать и решаю, что именно так, задохнувшись в ее коленях, хочу когда-нибудь умереть, и пусть ее тело дрожит от вожделения у меня под пальцами. Ленка тянет меня вверх, расстегивает джинсы, шепчет ободряющие слова, мы в неистовстве валимся в сторону и натыкаемся на бедного святого Андрея.

Апостол, по-прежнему крепко прижимающий к груди крест, вываливается из решетки на каменный пол, его голова откатывается. Андрей столетиями переносил и Черную смерть, и крестовые походы, и две мировые войны, выдержал нападения термитов, коммунизм, капитализм и реалити-шоу, но не устоял перед парой неуклюжих любовников. Ленка размазывает мою сперму по внутренней стороне своих бедер, что противоречит назначению этой мутной субстанции, и я не горюю о том, что испортил национальное достояние. Мы оставили след в истории, сделали то, на что до сих пор не решался ни один мужчина и ни одна женщина, доказали, что живы, и при этом славно повеселились.

«Они всех убили, тощий человек. Если я не покажу тебе, свидетелей не останется. Они явились, чтобы нас извести. Уничтожить нас – единственная цель горомпедов».

Теперь Гануш стал совсем взрослым, и тело у него в точности такое, как я видел. Зеленую планету окружает новое кольцо яиц, их далеко не так много, как при рождении Гануша. Он охраняет кольцо вместе с родней. На горизонте появляется рой. Масса размером с астероид. Вместе с остальными членами племени Гануш просит у Старейшин совета и помощи. Старейшины впервые хранят молчание.

Они бегут, бросая молодняк. Горомпеды раскалывают скорлупу и жадно пожирают зародыши. Гануш бежит через галактики, рой вслед за ним, как черная дыра, поглощая все на своем пути. Старейшины движутся медленно и не поспевают, и братья, остающиеся их защитить, тоже обречены. «Бегите, – приказывают Старейшины, – бегите и никогда не останавливайтесь, быть может, вы – последние из нас». И скоро Гануш перестает оглядываться, он просто пролетает сквозь врата космоса с максимально возможной скоростью. Шипение роя постепенно ослабевает, как и гомон братьев, и наконец, оглянувшись, Гануш видит, что братьев больше нет.

Мир опустел, он остался один, поэтому он останавливается и ждет, когда горомпеды его найдут, ведь жизни без племени нет. Но горомпеды не появляются, Гануш засыпает в изнеможении и просыпается в незнакомом месте, которое его обитатели зовут Млечный Путь. Гануш жив, жив, хоть и знает, что горомпеды непременно найдут его – завтра или через два миллиона лет. Уверенность в знаниях, данных ему от рождения, слабеет, когда он слышит первые отголоски голосов и умов тех, кто населяет планету Земля. Он ничего не понимает.

Гануш, останься рядом со мной и Ленкой. Теперь только хорошие воспоминания.

Мы с Ленкой всегда будем помнить этот момент – она соскальзывает на пол, прислоняется спиной к холодному камню стены, и спутанные волосы попадают ей в рот. Я присоединяюсь к ней. Нас не волнуют ни запах, ни пот, покрывший наши тела и лица. Сейчас мы верим, что можем поправить наш брак. Мы знаем, что в мире правит случай, цепь совпадений.

Есть два главных способа преодоления стресса. Один опирается на страх перед хаосом, борьбу с собой, упреки самого себя в проигрышах и в построении упорядоченной жизни – работа-брак-спортзал-воссоединение-дети-депрессия-интрижка-развод-алкоголизм-лечение-сердечный приступ. Здесь каждое решение – реакция на страх перед худшим (родить детей, чтобы избежать одиночества, кого-нибудь трахнуть на всякий случай, вдруг больше не будет возможности, и, наконец, Святой Грааль парадоксов – жениться, чтобы не быть одному, а после окунуться в вечное стремление всех супругов побыть в одиночестве). Так у жизни не выиграть, но этот способ дает утешение в битве – человеческому сердцу достаточно и самой войны.

Второй путь – всеобъемлющее принятие абсурда, который нас окружает. Все сущее, от сознания и работы пищеварения в человеческом теле до звуковых волн и безлопастных вентиляторов – потрясающе маловероятно. Гораздо больше вероятность того, что всего этого не существует вообще, и тем не менее мир каждый день чтит нас своим присутствием и космос каждое утро приветствует нас. Зачем сражаться с маловероятным? Таков второй способ выживать в этом мире – проснуться утром, узнать, что ты болен раком, а какой-то тип убил сорок детей, и молоко прокисло. Воскликнуть: «Невероятно! Однако мы еще здесь!» Смеяться, плыть в хаосе, плыть вперед, без страха и без ожидания, но всегда улавливать и принимать любую мелочь и красоту неожиданных поворотов, и те толчки, что качают кровь через наши вены.

Мне хочется разделить эти мысли с Ленкой, но я боюсь шума слов. Я счастлив, Гануш, что ты видишь ее, поскольку сам я вряд ли смог бы это описать. Она глядит на меня так, будто я первое, что она увидела в этом мире. Может, я неверно считываю ее обожание или романтизирую обычное зрелище посткоитального плотского удовлетворения? Нет, вряд ли. Я думаю, в тот момент Ленкина физическая способность любить достигла своего апогея. Дофамин растекается по ее лобной коре, пробивая мембранные перегородки. Норадреналин переполняет мозжечок, выжигает его и питается пеплом. Ее мозг напитан кровью, как губка любви, орган абсолютной биологической преданности, и он – самое прекрасное из того, что я знал в этом мире. Даже после угасания любви ценность этого момента не снизится. Он всегда останется идеалом. Мы всегда будем без ума от него.