– Понимаешь, – объяснял он мне, – девчонки пострашнее обычно самые лучшие подружки, с ними лучше всего… ну, это самое…

– Да ну?

– Конечно, это же логично. А Лягушка – самая страшная девчонка в школе, так?

– Пожалуй, одна из. Но чтобы сказать наверняка, надо обратиться к специалисту.

– Получается, что Лягушка – одна из лучших подружек в школе, а может, самая лучшая.

Ну, кому как. Мари объясняла мне, что такой подход называется силлогизмом и следует аккуратней обращаться с этими штуками. Она говорила что-то о Сократе: я – человек, а значит, я что-то там… уже забыл[72]. Но я не знал, прав Этьен или нет: что-то в его уравнении от меня ускользало. Со временем я заметил, что его теория не работает, потому что он по-настоящему влюбился. Всегда приятно видеть, как ломается чья-то теория: словно сам мир ускользает и просачивается сквозь рыбацкие сети. Этьен даже стал вести себя спокойнее и мудрее – вот как влияют все эти любовные штучки.

Однажды он подошел ко мне и спросил в замешательстве:

– Ты же смотришь на вещи как поэт. Что можно подарить девчонке? Что-нибудь изысканное.

– Даже не знаю. Может, цветы?

– С цветами не получится. У нее аллергия.

– Тогда духи. Да, духи – это круто. Обычно дарят либо цветы, либо духи. Или книгу, но это для самых продвинутых, когда уже всё серьезно.

Казалось, Этьен крепко озадачился.

– Ну или пригласи ее в ресторан, – продолжил я, – романтика, свечи, вы сблизитесь. Я как-то видел что-то вроде этого в фильме по телевизору. Кстати, ты говорил ей о своем призвании?

– Ты о чём?

– Ты рассказал ей, что хочешь стать проктологом?

Он объяснил мне, что, с тех пор как влюбился, дырки в задницах интересуют его уже не так сильно.

– Итак, что ты ей подаришь?

– Свожу ее в кино на ужастик. И подарю самый большой попкорн. По-моему, очень круто.

Вдруг, сам не знаю почему, я спросил его:

– Прости, что меняю тему, но ты не знаешь, наша старая хижина еще на месте?

– А зачем она тебе? Хочешь снова там репетировать?

Я пожал плечами.

– Нет, просто интересно, не развалилась ли она.

– Не развалилась, со всеми кушетками, полный комфорт… Слушай, а может, мне ее в хижину пригласить…

Не только Этьен изменился благодаря магии чувств. Однажды я заметил, что учительница математики больше не хромает. Совсем. Она шагала нормально и даже уверенно. Тогда я подумал, что ее ребенок окончательно покинул правую ногу и жить ей стало легче. Иногда на уроках учительница мечтала о чём-то с легкой улыбкой на губах. Было заметно, что ей сложно сосредоточиться и она предпочла бы поговорить с нами совсем о других вещах, а не о косинусах, тангенсах и пропорциях. В июне месяце уже вообще не верится во все эти математические штуки. По-моему, учительница просто встретила человека, с которым ей оказалось гораздо интереснее, чем с грудой цифр, пусть она и была по ним специалистом. Теперь математичка носила кокетливые юбки, а в ушах у нее поблескивали побрякушки, которые буквально гипнотизировали меня на уроках. Я даже стал ею немного восхищаться. Но, конечно, не настолько, как Мари, Хайсамом или папой.

Казалось, нам с Мари удастся продержаться до конца. После концерта жизнь наладилась, потому что никто больше ничего не подозревал. Все решили, что Мари внимательно следила за нотами, но на самом деле она знала партитуры наизусть и кивком показывала, когда нужно переворачивать страницы. Мне пришлось немного потренироваться, потому что не так-то просто перевернуть страницу в нужный момент. Папа говорил мне, что такое выражение используют, когда хотят о чём-то забыть и засунуть в долгий ящик часть своей жизни из-за пережитой боли. В тот момент я принял его объяснение за приглашение к разговору:

– А ты перевернул страницу вашей с мамой жизни, а?

Папа не очень любил откровенничать и чаще всего прятался за «панаром», я это давно понял. Поэтому-то он попытался слиться с темы, начав рассказывать мне историю о производстве «панаров PL-17» в Уругвае, в которой фигурировал какой-то трудновыговариваемый идентификационный номер.

– Папа, ты перевернул страницу?

Отец глубоко вздохнул.

– Да, но книга получилась не из тех, что в мягкой обложке!

Он забеспокоился, что я не пойму метафоры, но я кивнул в знак того, что уже привык к параболическим высказываниям и понимаю его чувства.

– Мы же с тобой счастливы вдвоем, правда?

– Конечно счастливы! – ответил папа, стукнув меня по спине, чтобы мозги встали на место.

Мари сказала мне, что у меня отлично получается переворачивать страницы и что когда она станет знаменитой, то возьмет меня к себе в качестве профессионального переворачивателя страниц – а это очень важная роль на каждом концерте. Она объяснила, что некоторые великие музыканты никогда не ошибались именно благодаря своим переворачивателям.

– Мне несказанно повезло, что я нашла своего специалиста с первой попытки.

Конечно, я не очень понимал, зачем ей переворачиватель, учитывая состояние ее зрения, но не стал возражать. К тому же я заметил, что люди, которых мы любим, постоянно убеждают нас в том, что мы незаменимы, хотя мы сами прекрасно осознаем, что ни на что не годимся.

В день концерта все замерли в креслах, словно парализованные, даже дышать никто не смел. Помню, я посадил Хайсама и его отца в первый ряд. Уважаемый египтянин мне даже сказал:

– Сегодня шаббат, но один раз можно сделать исключение. Не столько ради музыки, сколько ради того, чтобы посмотреть, как толпу будут водить за нос слепая и неуч.

Мне следовало бы обидеться, но с Хайсамом надо всегда быть выше всего, что видишь и слышишь, поэтому я принял его слова за высочайший комплимент. На сцене я почувствовал себя голым. Я бы даже не заметил разницы, если бы это действительно со мной произошло. Каждый раз, когда я переворачивал страницу, мне казалось, что с меня снимали одежду, но смычок Мари не унывал и незамедлительно начинал вязать новую. В финале концерта у меня бешено билось сердце и лился градом пот. К Мари подошли всякие важные городские и школьные шишки, чтобы поздравить ее и даже немного меня, из вежливости. Мари смотрела им прямо в глаза, и мне стало интересно, откуда она всегда знает, где именно находятся глаза у ее собеседников.