– Велосипеды.

– Тогда возьми книгу Антуана Блондена[69] «Тур де Франс»… Если он любит велосипеды, лучше не придумаешь.

Нужно было раздобыть эту книгу любой ценой до того, как меня вызовут по поводу моего поведения, «скандального и вопиющего», так обычно говорят. Вдвоем мы сорвали уроки во всей школе и выставили на смех полицию. Видите, не обязательно собирать толпу, чтобы натворить дел. За такое могли и исключить. В библиотеке книга Блондена только-только появилась: я тут же завел формуляр и внес ее туда. Было забавно видеть свое имя в библиотечном формуляре. Перед тем как выйти, я пролистал книгу и убедился, что это то, что надо: соперники, публика, работа над собой до потери пульса… И в то же время почувствовал: есть в ней и нечто грустное, отчего сердце билось сильнее. Магия литературы.

Затем по громкоговорителю объявили, что нас с Мари вызывают. Мы встретились со Счастливчиком Люком в коридоре у двери в кабинет: он был небрит, да и вообще казалось, что эта ситуация его утомляет. Завуч так и сказал, что вести нас к директрисе ему очень не хочется, но мы там разыграли целый спектакль и сорвали все уроки разом.

– Подождите, я вернусь через пару минут. Надо уладить кое-что с бумагами.

И, приняв загадочный вид, пропал в своем кабинете и долго не выходил. Тогда я решил рискнуть и отправился за ним, оставив Мари в коридоре. Счастливчик Люк подпрыгнул, когда увидел меня в дверях. Он казался таким маленьким в своем огромном кресле. У стола я заметил новую книжную полку, на которой в алфавитном порядке стояли Дюма и Сервантес. Я подумал, что Блонден окажется впереди всех.

– Что ты здесь делаешь, Виктор?

– Я хотел кое-что обсудить, а так как нас сейчас отчитают у директрисы, я даже не знаю, когда еще смогу поговорить с вами в следующий раз.

На стенах кабинета висели постеры с чемпионами- велосипедистами, которые выкладывались на все сто в гору или с горы. Пот с них лился, как жир с курицы гриль.

Я не знал, с чего начать, но времени было немного, поэтому пришлось поторопиться.

– Вам понравился «Дон Кихот»?

– Не очень. Я даже разочарован.

– Почему?

– Эта книга… как сказать… не очень серьезная. Мне не нравится, когда над героями смеются. А Дон Кихота представили как какого-то больного придурка, совершенно спятившего. Мне сложно к нему привязаться. Можешь что-нибудь посоветовать?

Я глубоко вздохнул и протянул ему книгу. Он взял ее и запыхтел, словно собирался съесть.

– Надеюсь, она хоть немного с трагедией.

– Не знаю. Увидите сами.

Зазвонил телефон, Счастливчик Люк ответил, и я понял, что директриса нас уже ждет.

– Так, надо идти. И не вздумай жаловаться. Когда я учился в интернате, нас за любую провинность ставили на колени в пустом кабинете директора и оставляли ждать. Пятнадцать минут… полчаса… Потом звенел звонок, приходил директор и отвешивал пощечину. Или несколько, в зависимости от проступка. Он никогда ничего не говорил. А потом нас заставляли ждать еще, до следующего звонка.

– Какая мрачная эпоха…

– Один раз я сбежал, стащив велосипед у консьержа. За три дня проехал триста пятьдесят километров. С тех пор это моя страсть…

– Интересная у вас молодость!

Казалось, ему польстил мой комплимент.

– Помните, вчера, когда мы столкнулись в коридоре, а вы собирались прятаться в спортзале, чтобы читать «Дон Кихота», вы сказали, что за вами должок?

– Помню. Посмотрим, что можно сделать. Но с чего вдруг вы разыграли этот спектакль?! Нельзя смеяться над слепыми. Конечно, от тебя можно ожидать чего угодно, но от твоей подруги…

– Всё из-за дурацкого спора. Но лучше вам наказать только меня, и меня одного. Потому что, если вы накажете и ее тоже, родители отправят Мари в пансион, а наша школа лишится лучшей ученицы.

– Думаешь, у нее настолько строгие родители?

– Уверен! Ее отец торгует какими-то золотыми мухами и редко шутит. Если они обо всём узнают, то точно переедут – и прощай, гений!

Мы с Мари проследовали за Счастливчиком Люком, и уже перед дверью в кабинет директрисы он сказал:

– Так, я войду первым.

Вдруг меня осенило.

– Скажите ей, что у меня есть суперидея, как вымолить прощение.

– Какая идея?

– Мы могли бы организовать концерт виолончели… что-то действительно крутое, для настоящих ценителей.

– Но ты же не играешь на виолончели.

– Нет, но я буду переворачивать страницы партитур.

Счастливчик Люк исчез в кабинете мадам Леконт.

– Ты нормальный? – сказала Мари. – Концерт виолончели… Какая муха тебя укусила?

– Да нет, наоборот, очень хорошая идея. Ты ничего не понимаешь… после нашего циркового номера все заметят, что ты ничего не видишь. Я даже уверен, что они уже догадываются. Думаешь, Ван Гог упустит такую возможность нам отомстить? А концертом мы их всех за пояс заткнем, особенно если они будут думать, что ты играешь по нотам.

– А правда, умно́… Наверное, ты прав… Сейчас главное – выиграть время… Нам осталось всего три недели.

Ее глаза заблестели, как крошечные свечки. Я заметил, что Мари застегнула блузку через пуговицу, и подумал, что такими мелкими деталями мы тоже можем себя выдать.

Она вздохнула:

– Есть еще одна проблема.

– Какая?

– Безопасность на дорогах. Мне придется проехать по лабиринту либо на велосипеде, либо на машине. Полный провал.

Тут я еще ничего не придумал. Если Мари попросится в медпункт, то там ее могут осмотреть и что-то заметить. По сравнению с Хайсамом, который мог просчитать противника на пятнадцать ходов вперед, я был еще любителем. Поэтому я ничего не ответил. Чтобы выглядеть умным, иногда достаточно заткнуться и загадочно потупить глаза.

В итоге мы отделались бесплатным концертом для учеников и родителей, а я должен был подмести коридоры. Так сказать, у каждого своя специализация!

Перед обедом я чуть ли не на коленях приполз к Хайсаму. У меня не осталось сил даже дойти до столовой. Душевные терзания выматывают сильнее физических упражнений – вот вам мое мнение. Я был опустошен. Хайсам сидел на малюсеньком стульчике, опершись локтями на стол, и смотрел на шахматную доску, словно хотел загипнотизировать ее и выпытать все секреты. Я заметил, что его огромный живот, завернутый в клетчатую рубашку, касается края стола.

– Что делаешь? – спросил я.

– Ничего.

– Это как?

– Совсем ничего. Сегодня начинается шаббат. Я должен ничего не делать, поэтому я ничего не делаю.