Он утирает рот тыльной стороной ладони. Кидаться больше не пытается. Переводя взгляд с меня на Анну, он понимает, что я его к ней не подпущу.

– Что с тобой? – спрашивает он. – Это же вроде твоя работа, верно? А теперь, когда она в наших руках, ты не намерен ничего делать?

– Я не знаю, что я намерен делать, – честно отвечаю я. – Но я не намерен позволить тебе причинить ей боль. Все равно ты не можешь ее убить.

– Почему не могу?

– Потому что это не просто нож. Он – это я. Он связан со мной кровью.

Уилл хмурится:

– Она и так кровит изрядно.

– Я не сказал, что нож не особенный. Но смертельный удар – мой. Чем бы это ни было обусловлено, у тебя этого нет.

– Врешь, – говорит он, и возможно, он прав.

Никогда не видел, чтобы кто-то другой пользовался моим ножом. Кроме отца. Может, вся эта телега насчет избранности и принадлежности к священной династии охотников за привидениями полная чушь. Но Уилл в это верит. Он начинает отступать, отступать к выходу.

– Отдай мне мой нож, – повторяю я, видя, как он уходит от меня, металл мерцает странным светом.

– Я убью ее, – обещает Уилл, затем разворачивается и убегает, унося с собой атам.

Что-то внутри меня скулит, нечто детское и изначальное. Это как в той сцене из «Волшебника страны Оз», где старуха швыряет собаку в велосипедную корзинку и уезжает. Ноги велят мне бежать за ним, сбить его с ног и ударить по голове, отобрать нож и никогда не выпускать клинок из виду. Но ко мне обращается Кармель.

– Ты уверен, что он не может ее убить? – спрашивает она.

Оглядываюсь. Она стоит на коленях рядом с Анной. У Кармель даже хватает духу прикоснуться к ней, придержать ее за плечи и осмотреть нанесенную Уиллом рану. Рана сочится черной кровью, и возникает странный эффект: черная жидкость смешивается с движущейся кровью Анниного платья, клубясь, словно капнутые в красную воду чернила.

– Она такая слабенькая, – шепчет Кармель. – По-моему, она по-настоящему ранена.

– А разве так не должно быть? – спрашивает Томас. – В смысле я не хочу поддерживать Уилла Кошу-Под-Супермена Розенберга – но мы же здесь именно поэтому, так ведь? Разве она больше не опасна?

Ответы «да», «да» и «да». Я это понимаю, но, похоже, не способен ясно мыслить. Девушка у моих ног повержена, мой нож пропал, а в голове всё крутятся сцены из «Как убить свою дочь». Вот здесь это произошло – это то самое место, где оборвалась ее жизнь, где она стала чудовищем, где ее мать перерезала ей горло ножом, прокляла ее и ее платье и…

Прохожу в глубь гостиной, пристально разглядывая половицы. Затем начинаю топать. Бить ногой по доскам и подпрыгивать, выискивая слабое место. Без толку. Я дурак. Я недостаточно силен. И я даже не понимаю, что делаю.

– Не та, – говорит Томас. Он тоже таращится на пол. Указывает на половицу слева от меня.

– Вот эта, – говорит он. – И тебе кое-что понадобится. – Томас поднимается и выбегает в дверь. Не думал, что у него еще остались силы. Удивительный парень. И чертовски полезный, потому что секунд через сорок он возвращается с ломом и монтировкой.

Мы вместе начинаем взламывать пол. Поначалу даже царапин не остается, но затем дерево постепенно начинает поддаваться. Я ломом подцепляю самый слабый край и падаю на колени. Проделанная нами дыра темна и глубока. Не понимаю, как так получается. Должны быть видны перекрытия и подвал, но там только чернота. Одно мгновение колебаний – и вот уже моя рука обшаривает дыру, чувствуя глубины холода. Я уже решаю, что ошибся, что снова свалял дурака, и тут мои пальцы задевают это.

Ткань твердая и прохладная на ощупь. И вроде чуть влажная. Вытаскиваю ее из-под пола, куда ее засунули и запечатали шестьдесят лет назад.

– Платье, – выдыхает Кармель. – Что…

– Не знаю, – честно говорю я.

Иду к Анне. Понятия не имею, как подействует на нее платье, если вообще подействует. Сделает сильнее? Исцелит? А если я его сожгу, она испарится? Наверное, Томас придумал бы что-нибудь получше. Вместе с Морвраном они наверняка нашли бы правильный ответ, а если не они, то Гидеон. Но у меня нет времени. Опускаюсь на колени и подношу запятнанную ткань к ее глазам.

Секунды три ничего не происходит. Затем она с трудом поднимается на ноги. Я перемещаю окровавленное платье вместе с ней, держа его на уровне ее глаз. Чернота отступила: на лице чудовища ясные любопытные Аннины глаза, и это почему-то смущает больше всего. Рука у меня дрожит. Она стоит передо мной, не парит, и просто смотрит на платье, мятое, красное, местами грязно-белое.

Я по-прежнему не до конца понимаю, что делаю и чего пытаюсь добиться, но собираю подол и накрываю ее темные змеящиеся волосы. Мгновенно что-то происходит, но я не знаю что. В воздухе появляется напряжение и холод. Это трудно объяснить – словно поднялся ветер, но ничто не шелохнется. Натягиваю старое платье поверх ее кровоточащего и отступаю. Анна закрывает глаза и глубоко дышит. Там, где капали во время проклятия свечи, на ткани остались потеки черного воска.

– Что происходит? – шепотом спрашивает Кармель.

– Не знаю, – отвечает за меня Томас.

На наших глазах платья начинают сражаться, капая кровью, чернея и пытаясь слиться воедино. Глаза у Анны закрыты. Руки сжаты в кулаки. Я не знаю, что сейчас будет, но что бы это ни было, происходит оно быстро. Стоит моргнуть – и платье уже другое: то белое, то красное, то почерневшее с кровавыми разводами. Так впитываются в песок нефть, краска и всякое такое. А затем Анна запрокидывает голову, и проклятое платье осыпается с нее, ложась у ног колечком пыли.

На меня смотрит темная богиня. Длинные черные щупальца развеиваются ветром. Жилы втягиваются обратно в руки и шею. Платье безупречно белое. Рана от моего ножа пропала.

Она, не веря, подносит руку к щеке и застенчиво смотрит на меня, потом на Кармель и на Томаса, тот отступает на шаг. Затем она медленно поворачивается и идет к открытой двери. За миг до того, как переступить порог, она оглядывается на меня и улыбается.

Так я этого хотел? Я освободил ее. Я только что выпустил из тюрьмы призрака, которого меня послали убить. Анна мягкими шагами пересекает крыльцо, трогает мысками туфель ступени, вглядывается в темноту. Она словно выпущенное из клетки дикое животное: опасливое и полное надежды. Проводит кончиками пальцев по кривым деревянным перилам, как будто ничего чудеснее ей трогать не доводилось. И часть меня радуется. Эта часть знает, что Анна ничем не заслужила того, что с ней случилось, и я хочу дать ей больше, чем это разбитое крыльцо. Я хочу дать ей целую жизнь – вернуть ей всю ее жизнь, начиная с этого момента.

А другая часть меня знает, что в подвале тела, похищенные Анной души, и они тоже ни в чем не виноваты. Я не могу вернуть Анне ее жизнь, потому что ее жизнь уже кончилась. Кажется, я только что совершил огромную ошибку.