42

Полёт я почти не помню. Разве что лёгкую турбулентность, отказ от сладкой булочки с чаем и чавканье соседа слева, который, напротив, соглашается и на мою булочку. Почти всё время я смотрю в окно. То есть в иллюминатор. По большей части для того, чтобы не разговаривать с соседом, который пару раз попытался со мной познакомиться.

Хотя где-то я даже благодарна судьбе, что этого потного, липкого толстяка посадили именно рядом со мной. Ведь он все эти два часа полёта отвлекает моё внимание, раздражает своим присутствием и помогает придерживаться поставленной задачи – не думать. Не думать о Саше. Не думать о курсах. Не думать о Тужинских. Наверное, было бы легче, если б я смогла уснуть. Но глаза отказываются закрываться. К тому же аромат соседа не позволяет дышать глубоко. Поэтому я просто смотрю в окно на проплывающие далеко внизу облака.

Когда шасси касаются земли, я испытываю невероятное облегчение, поскольку смогу наконец дышать полной грудью.

В Анапе жарко. Здесь ещё стоит бабье лето. Бархатный сезон, когда днём по-прежнему можно купаться в море и загорать, а по ночам уже прохладно.

Но мне всё равно, я просто снимаю ветровку, оставшись в футболке с длинными рукавами, которые задираю до локтей.

Выхожу из здания аэропорта и ищу взглядом такси. Здесь, конечно, цены аховые, и если вызвать машину из города, будет втрое дешевле. Но я осталась без телефона, а набиваться с толпой в маршрутку вместе с сумкой и ноутбуком не хочется. Поэтому я выбираю машину с «шашечками», устало опускаюсь на заднее сиденье и называю водителю адрес.

По этой дороге я уже проезжала сотни раз. Даже, скорее, тысячи. От знакомого до боли пейзажа хочется расплакаться. Слёзы подступают к глазам, но я сдерживаюсь усилием воли.

Нельзя плакать сейчас. Если я приеду к родителям зарёванной и опухшей, они поймут, что я сломалась. Не хочу делать больно ещё и им. Я должна выдержать первую встречу. А проревусь вечером, когда останусь одна. В своей комнате. Или ещё в каком укромном уголке.

Отдыхающих ещё много, проспект стоит, и водитель, устав слушать урчание двигателя, включает радио. Громкая попсовая мелодия совсем не то, что мне хочется сейчас слышать, но я молчу. Пусть раздражает, зато отвлекает от мыслей, о которых я всё равно не могу не думать, хоть и очень сильно стараюсь.

Город, знакомый до рези в глазах, движется за окном. Здесь почти с каждой улицей связано какое-то воспоминание. Здесь почти ничего не изменилось, разве что стало больше высоток и магазинов, но цвета и запахи остаются прежними. Знакомыми. Родными…

Дорога до дома, когда-то казавшаяся мне слишком долгой, сейчас заканчивается чересчур быстро. Я не успеваю продумать слова, выработать линию поведения. Мне нужна какая-то версия, чтобы не слишком шокировать родителей. Ведь я их не предупредила, что приезжаю.

Но такси высаживает меня у знакомой зелёной калитки и, оставив с вещами, уезжает. Вот я и дома.

Тянусь к расположенному на внутренней стороне засову, он, словно сам собой, отъезжает в сторону. Вот что значит мышечная память, пальцы до сих пор знают, где и с какой силой нажать, даже задумываться не нужно.

На звук из-за дома выскакивает Джек с грозным лаем, но стоит лишь калитке распахнуться, пёс узнаёт меня и бросается на грудь. Мой лучший друг с пятнадцати лет. Если что и было сложным, так это уехать и оставить Джека здесь.

Он толкает меня лапами и опрокидывает на землю. Начинает прыгать по траве, по мне и сумкам, лижет моё лицо и поскуливает.

– Я тоже соскучилась, хороший мой, – позволяю ему все эти вольности, потому что он заслужил хотя бы это.

– Джек, фу!! – из-за дома выбегает мама. Она ещё не видит меня, поэтому думает, что пёс повалил кого-то постороннего, случайно зашедшего в калитку. Собакен у нас крупный, где-то в его родословной затесалась овчарка, подарив схожий окрас и размер. Такого немудрено испугаться, хотя за свою жизнь Джек ни разу никого не укусил. А котов он, вообще, уважает и слегка побаивается.

Я приподнимаюсь на локтях и улыбаюсь, видя растерянное мамино лицо.

– Юля? – она словно не верит, что я тут на самом деле. Среди бела дня лежу во дворе нашего дома, позволяя Джеку скакать по мне.

– Доченька, – она подбегает и опускается рядом со мной на землю. Обхватывает меня руками, отпихивая прыгающего пса в сторону, и начинает плакать.

– Мам, ты чего? – опешившая в первую минуту, я крепко прижимаюсь к ней и тоже начинаю реветь.

Непонимающий, что происходит, Джек прыгает вокруг нас и лает. На шум выходит Виктор и останавливает в нескольких шагах от нашей живописной группы.

– Тамара, что случилось? – спрашивает он и тут видит меня. – Юля?

– Иди сюда, пап, – я протягиваю руку, и отец опускается рядом с нами на траву, обнимая меня.

– И чего ревём? – спрашивает он, ведь мужчины не понимают, как можно плакать вот так просто, без особой причины, только оттого, что тебя переполняют сильные эмоции.

– Юлька вернулась, – шмыгает носом мама.

– А ты чего? – поворачивается он ко мне.

– Я соскучилась, – с протяжным «у-у» вторю я маме.

– А ты, Джек? – папа не пропускает и третьего участника нашей оперы.

– Гав-гав, – отвечает пёс.

– Ну вот теперь всё и понятно, можно идти домой.

Виктор помогает нам с мамой подняться, подхватывает мои сумки, и мы идём домой. Вот теперь я по-настоящему чувствую, что я дома.

43

Родители на удивление спокойно приняли мой внезапный приезд, не задавали неудобных вопросов, не пытались вынудить в чём-то признаться.

Они понимали, что произошло нечто, из ряда вон выходящее, что-то, о чём мне больно говорить, и ждали, когда я буду готова. И от этого щемит сердце.

Моя семья. Я очень их всех люблю.

Первое утро в родительском доме. Я выхожу из своей комнаты, в которой ничего не изменилось за время моего отсутствия. По дому уже гуляют аппетитные ароматы. Мамуля готовит блинчики на завтрак. Наверняка с творогом и вишней. Мои любимые. И от этого знания всё вокруг светлеет.

– Доброе утро, – отвлекаю внимание мамы на себя, пока Джек, спавший со мной в кровати, аккуратно спускается с лестницы и почти незаметно юркает на свою лежанку.

Эта простодушная хитрость умиляет, мама, прекрасно осведомлённая, кто и с кем провёл ночь, улыбается, хоть и с притворным осуждением качает головой.

– Садись завтракать, – говорит она мне.

Но я сначала подхожу