— Фараона?..

— Эхнатона, — укоризненно посмотрел на Ли-Ваня Звеллингер. — Это был самый таинственный из египетских фараонов!

Смирившись с неэрудированностью молодого монаха, он принялся рассказывать:

— Аменхотеп IV, — сам себя он в конце концов назвал Эхнатон, — «Любезный Атону» — стал фараоном около 1375 года До нашей эры. Придя к власти, он отменил всех традиционно тысячелетия до того почитавшихся богов Египта и заменил их одним богом Атоном, богом света. Так на земле появилась первая религия, говорившая о едином боге. Известный египтолог профессор Петри сравнивал эту религию с научным теизмом; он писал, что появись учение Эхнатона сегодня, люди не смогли бы найти в нем противоречий с современными научными взглядами, — в частности в том, как это учение описывало циркуляцию энергии солнечной системы…

— И что случилось с Эхнатоном дальше? — спросил Ли-Вань.

— Он основал посреди голой пустыни, между Верхним и Нижним Египтом, новую столицу египетского царства. Ей, как и новой религии, было суждено просуществовать всего тридцать с небольшим лет. Женой и верной соратницей фараона-еретика, л так назвали Эхнатона историки, стала его двоюродная сестра красавица Нефертити. Все, впрочем, закончилось катастрофой Нефертити в самый разгар царствования Эхнатона таинственно исчезла — оставшись без нее, Эхнатон утерял влияние на людей предался грехам и вскоре был отравлен. Многие из принадлежащих ему вещей попали позже в гробницу Тутанхамона, его пасынка, сменившего его на троне. В числе прочих там оказались и пять золотых пластин…

Звеллингер откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Ли-Вань подождал несколько минут, потом пошевелился:

— Так вы говорите, вход на презентацию закрытый?

— О, да! — Звеллингер открыл один из глаз. — Из студентов американцы пригласили только тех, кто победил в отборочном конкурсе. Еще будет большая тусовка ученых…

Он открыл второй глаз, выпрямился в кресле, посмотрел на спину Милы, потом решительно повернулся к Ли-Ваню:

— И там будем мы с вами, святой отец!

Дипак вспомнил, как в детстве они с сестрой дразнили младшего брата тем, что отбирали у него мячик и начинали кидать его друг другу, — а маленький Сунил простодушно бегал от одного к другому, не успевая даже дотронуться до игрушки. Сейчас же дурачком был Дипак — все морочили его! Лаборантка из офиса посоветовала звонить Звеллингеру, тот отфутболил его к Батхеду, — проклятье! Как будто непонятно: даже если Батхед победил в конкурсе, уж верно он знает, кого позвать с собой! Кого? Правильно, Бивеса.

Батхедом в школе прозвали студента по имени Станислав. Название его родины Дипак не помнил, она была очень мала (как ему однажды объяснили, «отвалилась» от бывшей Югославии). Бивесом по аналогии студенты звали его друга и земляка Тадеуша. Парочка с первого дня держалась вместе, ни с кем в школе (казалось, и во всем мире) больше не общаясь.

Дипак уже видел сегодня неразлучных друзей, — мимо стройки развернувшейся прямо возле входа в основное здание шкода» они двигались в спортзал, — в баню, конечно, как обычно, а не на тренажеры.

Дипак помнил, как на первом вечере знакомств в школе он первый раз увидел Батхеда. Батхед был похож на привезенного Робинзоном в Англию дикаря Пятницу. Среднего роста, с прической в виде вороньего гнезда, с бусами из крупных деревянных шариков на шее, Станислав стоял между свежеобретенных однокашников, с которыми, по мнению рекламных брошюр школы, его вскорости должна была навеки связать крепкая дружба, и настороженно-агрессивно хмурился. Диковатое скуластое лицо его было напряжено; оно отталкивало будущих крепких друзей, словно говоря им: «Только попробуйте подойти — укушу первым». Кусаться никто не хотел; однокашники, знакомясь друг с другом, обходили Батхеда стороной.

На самом деле, Станислав, конечно, тоже не планировал кусаться, как и не планировал остаться в одиночестве. Он, даже помнилось Дипаку, поначалу пытался сам заводить знакомства с однокашниками. Но говорил им Батхед-Станислав почему-то вечно абсолютные банальности, — и при этом говорил их с напряженным лицом и тоном фальшиво самоуверенным. Собеседникам от него хотелось поскорее избавиться.

Для каждого, однако, кто-то находится в этом мире. Для Батхеда нашелся Бивес.

Бивес со стороны выглядит почти карликом. Волосы у него, как пакля, нос крючковатый, а глаза маленькие и злые. Свои РУКИ несуразной длины Бивес обычно держит повернутыми ла1°НЯМИ назад, и когда вразвалку идет на коротких ногах и отбивает руками, то становится похож на шимпанзе. Такая вот парочка.

Сообщество студентов элитарной бизнес-школы вовсе не то место, где учат снисходительности к слабым, — никто из студентов не хотел, чтобы его видели в компании двух аутсайдеров.

Бивес и Батхед коротали дни в обществе друг друга.

Двери лифта, спустившего Дипака в подземелье, открылись — в фойе горел свет, за стеклянной перегородкой тихо колебалась зеленая вода маленького на три дорожки бассейна.

Дипак провел карточкой сквозь электронный прибор считывания на стеклянной двери. Дверь открылась.

Поздоровавшись с дежурным, Дипак прошел мимо него и заглянул в спортзал — неподвижные тренажеры застыли на паркетном полу — зал был пуст. Он зашел в мужскую раздевалку — никого. Внимательно осмотрев обоймы шкафчиков, удовлетворенно кивнул — в двух шкафчиках внизу не доставало ключей.

Быстрым шагом выйдя из раздевалки, Дипак направился к входу в бассейн. Два незамеченных им на доске объявлений листочка чуть шелохнулись от поднятой им волны воздуха, затем вновь замерли.

Они были похожи на двух гоблинов, вылезших из щелей бани и усевшихся на лавки, — на те места, где обычно сидят люди.

Быть только друг с другом в парилке — для гоблинов это было славно. За стеклом двери — недвижимо зеленое желе бассейна, а в сауне тихо и жарко. Неторопливо течет беседа гоблинов.

— Она мне, сука, говорит, что там несовпадение функций, Бивес положил согнутые в локтях волосатые руки на колени и смачно сплюнул сквозь желтые зубы на камни.

Плевок зашипел и испарился, оставив после себя маленький контур.

— Молодая еще, — солидно пробасил в ответ Батхед, — дура Хочет за твой счет себя поставить.

Речь шла о молодой стажерке-преподавательнице, которая, по мнению Бивеса-Тадеуша, несправедливо занизила ему оценку за письменную работу.

— Все же тут друг перед другом выделываются, — сморщив нос Бивес, заводя любимую обоими песнь. — Скажи? Противно, блин.

— У них понятия нет, — согласно подтянул Батхед, — нет живой души. Все искусственное — улыбки из пластмассы. Подтолкнуть локтем — это да. Наступить, раздавить… А внешне все улыбочки — «простите-пожалуйста»!

Найти бы у этой Англии где-нибудь пробку да вынуть ее, — сказал Бивес, ударяя кулаком о ладонь, — чтобы вся затонула!