Сейчас в борделе клана Тэкия, слушая рассказ об этой встрече, издатель по имени Сунан Хурихава удивлен. Правда, удивление касается самих бань, а не татуировок Якова Юста.

– Где вы достали кедровые опилки? – спрашивает издатель.

Политик матерится.

– Я рассказываю тебе о человеке, который, возможно, станет одним из самых значимых представителей своей страны в Токио, а тебя волнуют подогретые кедровые опилки?!

– Не думаю, что Юст кем-то станет, – говорит Сунан Хурихава. – Весь его образ, как его татуировки, – сплошной фарс и бессмыслица.

– Он наш главный спонсор!

– Вот поэтому я и не воспринимаю его. Подумай сам. Как можно в коррекционной тюрьме, когда твое тело находится в адаптивной капсуле, а разум в нейронной имитации, сделать все эти татуировки? Кто ему их интегрировал? Охранники?

– Ну… – политик хмурится. – Может, мы просто ничего не знаем о тюрьмах Севера?

– А как быть с его вкладами в вашу партию? Если в его стране упразднены деньги, то откуда деньги взялись у него?

– Ну… – политик жестом просит издателя подлить ему еще саке. – Тебе не кажется, что ты слишком много просматриваешь детективные нейронные реконструкции своих авторов?

– Да я вообще не просматриваю обычно то, что выпускаю на рынок. Достаточно изучить спрос. И знаешь что… Политика – это как рынок нейронных модуляций. Не нужно встречаться с каждым потенциальным покупателем и спрашивать его мнения и пожелания, чтобы понять обстановку рынка. Не нужно вариться в политическом котле, чтобы понять, что у вас происходит. Достаточно взглянуть на мировую ситуацию в целом. За океаном корпократия стала абсолютной. Север превратился в абсолют технократизма. Мир давно тоталитарен. Большая часть мира. Остается лишь определиться, чью стороны займут оставшиеся страны – тоталитарные технократы или тоталитарные корпократы. Токио пытается держаться посередине, но рано или поздно придется сделать выбор. Нейтралитет и демократия почти мертвы.

Издатель и политик смотрят друг другу в глаза.

– Вот поэтому я и говорю, что такие, как ты, должны интегрировать в общество двухуровневый язык общения, – говорит политик. – Если тоталитаризм неизбежен, то обществу нужна новая реальность… Об этом, кстати, говорит Яков Юст. Время силовых решений скоро останется в прошлом. Власть будет в руках тех, кто лучше других сможет подменить понятия общества, направить его к абсолютной толерантности происходящего, с возможностью подменить ее нейронными сетями и альтернативными реконструкциями восприятия.

– Ну, может быть, когда-то так и будет, – соглашается издатель Сунан Хурихава, – но сейчас в Токио сохраняется демократическая технократия лишь благодаря кланам. Тэкия, Гокудо… Они, со всеми своими традициями, являются тем единственным буфером, который сдерживает людей от открытого столкновения интересов тоталитарных стран мира. – Сунан Хурихава тыкает политика пальцем в грудь. – И от таких, как ты, кланы тоже защищают общество.

– Хочешь сказать, что я продажный? – спрашивает Ацуто Комано.

– Хочу сказать, что все мы продажны. Это жизнь – невозможно пройтись над бездной и ни разу не посмотреть вниз.

Политик думает над этим пару секунд, затем говорит, что за это стоит выпить. Какое-то время они обсуждают международные коррекционные тюрьмы класса «Тиктоники» и возможность воплотить в жизнь проект «Паноптикум», частично реализованный в северных странах. Издатель наливает политику саке и признается, что не верит в идеальное общество.

– Мир родился из хаоса, – говорит он. – Это наша природа. Какой смысл идти против природы?

– Говоришь как радикал технологических нигилистов, – подмечает Ацуто Комано.

Сунан Хурихава оживляется, вспоминает девушку, работавшую нейронным реконструктором, которую хотел заполучить в проект создания двухуровневого языка сознания для нейронных сетей. Она тоже была представителем радикальных технологических нигилистов. Он щелкает пальцами, пытаясь заставить себя вспомнить ее имя.

– Кейко? – хмурится политик. – Это не ее обвинили в поджоге утилизационной фабрики и отправили в коррекционную тюрьму?

– Именно.

– Да, странный был процесс.

– А кто был спонсором?

– Кто?

– Концерн «Синергия». Неофициально, конечно, но я навел справки и… – издатель снова подливает политику саке. – Концерн оплатил эфирное время, купил голоса, выделил целый нейронный отдел, чтобы дело радикала ТН стало известно каждому.

– И зачем им это нужно?

– Демонстрация силы, пропаганда заокеанского мышления… Вспомни нашумевший процесс над якудзой из клана Тэкия. Скольких он убил? Кажется, только официально удалось доказать его причастность к гибели пары десятков людей. Вспомни, кто выступал спонсором процесса. Север. Вспомни пропаганду, которую сеяли его представители, убеждая общество запретить продажу гражданским всех видов оружия, как это реализовано в северных странах. Они не говорили о самозащите. Они говорили, что гражданские не способны быть рациональными и послушными, когда в руках у них есть оружие. Безоружными и беспомощными проще управлять, сжимая им горло железной рукой закона. Но как это подносилось, а? Север с гордостью заявлял, что в их стране устранены все бандформирования, и пытался убедить токийцев, что пришло время поставить крест на кланах якудза…

– Ну, в последнем нас убеждают и заокеанские страны, – политик улыбается и неловко тянется за закуской.

Блюдо с синтетической сашими переворачивается. Политик тупо смотрит на идеально ровные кубики синтезированной рыбы.

– Ты когда-нибудь ел настоящего лосося? – спрашивает он издателя. – Иногда мне кажется, что скоро в этом мире не останется ничего настоящего. Повсюду будут эти чертовы манекены, – политик бросает недобрые взгляды в сторону официанток-синергиков.

– Думаешь, Токио ждет тоталитарная корпократия? – спрашивает издатель.

Он вспоминает историю девушки по имени Кейко из партии технологических нигилистов. Даже после того, как суд вынес приговор, она продолжала отрицать свою причастность к поджогу утилизационной фабрики. Независимое расследование, которое провел Сунан Хурихава, надеясь оправдать девушку, чтобы получить ее в ряды своего издательства, смогло доказать ряд фальсификаций, но судьи остались глухи к заявлениям одного из самых крупных нейронных издательств Токио. Возможно, имело смысл попытаться доказать их причастность к заговору, но Сунан Хурихава не осмелился копнуть так глубоко в одиночку. «Никаких денег и связей не хватит, чтобы бросить вызов заокеанской корпократии», – подумал он тогда.

Сейчас Хурихава поймал себя на мысли, что стоило попробовать обратиться за помощью к кланам. Вот только тогда целью стала бы уже не только Кейко. Это вышло бы за рамки желания получить талантливого нейронного реконструктора в свое издательство. Это стало бы политикой. А забираться, увязать, тонуть в этом болоте Сунан Хурихава был еще не готов. Его люди смогли доказать причастность заместителя директора фабрики утилизации заокеанского концерна «Синергия» к заговору. Получивший ожоги охранник фабрики пострадал, вероятно, в результате неудачной попытки поджога.