Издатель выходит из машины и зовет политика по имени. Ацуто Комано смотрит на него стеклянными глазами. Его лицо покрыто крупными каплями пота. Он идет медленно, спотыкается.

– Ты как? – спрашивает издатель.

Политик показывает изуродованную левую руку, замотанную носовым платком. Издатель кивает, помогает ему открыть дверь. Политик неловко забирается в машину, прижимает лишенную четырех пальцев руку к груди. Белая рубашка взмокла от пота. Теперь ее заливает кровь, просачиваясь сквозь носовой платок. Политик дрожит. Издатель смотрит на него и вспоминает аварию, в которую политик попал два года назад. Он был пьян, прогнал своего водителя, использовавшего служебную машину, чтобы подработать на стороне, и сам решил отвезти любовницу домой.

– Когда ты в последний раз сидел за рулем? – спросил его в тот день Сунан Хурихава, помогая выбраться из машины.

Политик пожал плечами. Он почти не пострадал, лишь все лицо было в мелких порезах от разбившегося стекла. Он не помнил, как попал на строительную площадку, не помнил, куда ехал, и не помнил, что с ним была женщина. Не шлюха, нет. Ацуто Комано никогда не платит за секс, если это, конечно, не синергик. Он смотрел на друга детства и просил о помощи.

– Отвези меня домой, Сунан. Просто домой.

Издатель дал ему наностимуляторов. Политик пришел в себя, увидел свою любовницу, которой стальная труба пробила грудь. Пробила труба и спинку сиденья, перегородку с багажником, пол и баллоны с охлажденным сжатым воздухом. Издатель слышал, как воздух со свистом вырывается из баллонов. Услышал это и политик, когда наностимуляторы привели его в чувство. Сначала услышал свист воздуха, затем увидел любовницу и сел на груду гравия, в которой застряла машина. Женщину звали Джулия Ван Паттен, и она была женой видного заокеанского финансиста, пытавшегося пару лет назад продвигать в Токио идеи тоталитарной корпократии. У Ацуто Комано была семья, но Джулия… Джулия стала для него всем… Сейчас Джулия умирала.

– Я не могу ее отпустить, не могу, – бормотал политик.

Системы слежения уже отправили в его идентификационный чип информацию о списании баллов социального статуса за неосторожное вождение. Пара машин неотложки неслась где-то по городу к месту аварии.

– Ее ведь спасут? Спасут? – снова и снова спрашивал политик.

Издатель смотрел на трубу, пробившую грудь Джулии, предпочитая молча курить, в то время как идентификационный чип списывал балы с его социального счета за курение в общественном месте.

– Только не оставляй меня одного, – попросил политик, когда врачи повезли Джулию в больницу.

– Давай я отвезу тебя домой, – предложил другу издатель.

– В больницу, – сказал политик.

Неотложка уже уехала, и они до утра колесили по городу, пытаясь найти больницу, куда поступила Джулия. Седовласый врач узнал политика и, кланяясь почти через слово, сообщил, что шансов нет. Политик слушал молча, затем отвел издателя в сторону и попросил еще об одном одолжении.

Они поехали в район, контролируемый кланом Тэкия. Бессонная ночь смазала четкие грани реальности. Все было каким-то вымышленным, особенно якудзы, принимавшие политика как желанного друга. Хотя последнее могло быть и видимостью, иллюзией, которую рисовала издателю бессонная ночь. Он спросил у синергика-официантки, где он может достать наностимуляторы, но машина отчеканила, что они подают только легальные закуски.

Издателю остается ждать. Он не знает, о чем политик сейчас договаривается с сингиином клана. Есть мысль, что он просит помощи в том, чтобы уладить смерть Джулии Ван Паттен, но это кажется несерьезным, потому что ради этого не стоит обращаться к якудзе – достаточно будет и собственных связей. Да издатель и сам мог бы все уладить.

Политик вышел из кабинета сингиина спустя час. Наностимуляторы, которые дал ему ночью Сунан Хурихава, снизили свою активность. Политик выглядел усталым, истощенным. По лицу катились крупные капли пота.

– Еще одно одолжение, – попросил он издателя.

Сунан Хурихава кивнул. На его машине они вернулись в больницу, где умирала Джулия. Политик хотел попрощаться. Он взял девушку за руку и долго стоял возле кровати, изучал ее лицо, словно хотел запомнить. Потом появились представители клана Тэкия. Врачи закрыли глаза на их присутствие. Люди клана Тэкия активировали переносную установку для извлечения сознания. Процедура длилась не больше пяти минут. Тело Джулии умерло, а сознание оказалось пойманным в прозрачную крохотную капсулу, внутри которой искрился свет.

К тому времени Сунан Хурихава почти спал наяву – утром он не сразу смог вспомнить все, что с ним случилось, а когда вспомнил, не поверил, что слухи окажутся правдой, не поверил, что клан Тэкия сможет вернуть Ацуто Комано Джулию. Вернее, сознание Джулии в теле другой девушки. Но не прошло и месяца, как Комано познакомил его со своей новой-старой любовницей. Это была миниатюрная японка, совсем не похожая на Джулию Ван Паттен, но она говорила и вела себя как Джулия. Между ней и политиком еще чувствовалось напряжение, но девушка уже была готова простить его за аварию, забравшую ее тело. Сунан Хурихава смотрел на нее и заставлял себя притворяться, что не удивлен, не напуган. Когда дружеский ужин закончился и он остался с другом детства наедине, политик пожаловался, что Джулии теперь приходится проходить постреабилитационные общественные работы, которые обязательны для всех, кто побывал в коррекционной тюрьме.

– Но зато Джулия теперь настоящая японка, – сказал политик.

– Ты хоть понимаешь, во что ввязался? – спросил издатель.

В тот день ему казалось, что хуже и быть не может. Казалось, что сам он бы никогда не поступил подобным образом. Эта уверенность будет жить в нем почти два года, пока судьба не заберет у него человека, который дорог ему.

Тайка по имени Самийинг придет в его издательство и предложит несколько нейронных реконструкций на двухуровневом языке программирования. Она будет первой, от кого Хурихава услышит о возможном потенциале нового языка восприятия. Самийинг опередит время на пару лет. Ради нее Хурихава откроет в издательстве новый отдел и оставит семью, хотя Самийинг откажется съехаться с ним. И ради нее Хурихава отправится к другу детства и попросит его о помощи.

Самийинг уснет в кровати с незатушенной сигаретой. Когда вспыхнет постельное белье, депрессанты притупят боль, а наностимуляторы, настроенные так, чтобы продлевать действие наркотических веществ, помогут сохранить жизнь в этом превратившемся в головешку теле.

– Ты должен помочь мне, – скажет Сунан Хурихава другу детства.

Они будут стоять в палате, где под колпаком регенерационной камеры будет жить Самийинг. Вернее, не жить – существовать, цепляться за жизнь, невзирая на боль и увечья.

Политик смотрит какое-то время на девушку, затем поворачивается к издателю.

– Все что угодно, – говорит Сунан Хурихава.

Ацуто Комано кивает. Они едут к сингиину клана Тэкия, но свободных тел доноров нет. Нет заключенных, нет бедняков, которые продают себя, чтобы спасти от нищеты семью…