Женщина стояла, не решаясь отойти от безглазой голубой рыбы и сделать шаг по дороге. Роберт наконец понял, что было в ее лице. Он поспешно встал с пня и подошел к мобилю.

— Вы… к Кате?

Женщина шагнула вперед.

— Да. За Катей…

Роберт проглотил горячий комок.

— Идемте, я покажу.

— Не надо. Я знаю…

Женщина неуверенно пошла по дороге, и Роберту даже показалось, что она вот-вот упадет, но она не упала и медленно растворилась в соснах, слившись с ними зеленым платьем.

И тут его зазнобило. Роберт привалился спиной к теплому боку мобиля, обхватил себя руками за плечи, но согреться никак не мог.

— Сволочи! — тихо сказал он в голубое небо, которое было лишь красивой декорацией, скрывавшей небо истинное — черную бездну, ставшую убежищем зла.

Перед глазами стояли лица с фотографии. Два лица, мужское и женское. Два искаженных страданием лица.

«Посмотри, — сказал ему Либетрау. — Девушка и мужчина. Мертвые».

Вот тогда-то ему и стало больно.

Конечно, Гедда и Паркинсон. Роберт почему-то был уверен, что это Гедда и Паркинсон, неведомо какими путями выбравшиеся из каменной тюрьмы.

Он был не в силах пошевелиться, повернуть голову, встать. Послушными остались только глаза, которые фиксировали все движения Либетрау. Либетрау медленно вынул из стола большую цветную фотографию и поднес к лицу Роберта.

Двое. Двое в привычных комбинезонах, одинаковых, как арестантская одежда. Мужчина и девушка. Мужчина сидел на полу рубки космического бота, возле двери, привалившись к стене, и его остекленевшие глаза были открыты. Рука намертво вцепилась в рукоять пистолета. Комбинезон был расстегнут у горла и потемнел от крови.

Роберт с ужасом всматривался в искаженное смертью лицо с впалыми щеками, заросшими черной щетиной, но оно было ему незнакомо. Он перевел взгляд на девушку. Она лежала на пульте управления, черные волосы упали на переключатели, а повернутое к Роберту лицо сохранило отпечаток боли. На полу валялся еще один пистолет. Девушка раскинула руки, словно обнимая пульт, и столько отчаяния и страха было в ее позе, что Роберт чуть не застонал.

— Я… их… не знаю… Это не наши… — с трудом выдавил он из себя. — Как… все это?…

— Пока не выяснили, — ответил Либетрау. — Она звала на помощь. Их нашли по радиомаяку.

Очередная попытка. Еще одна смерть на пути к настоящей жизни. И какая разница, как звали девушку! Какая разница, что звали ее не Геддой…

— Опять ты сам по себе?

Маленькая Рената вышла из-за мобиля, укоризненно качая головой.

— Привык я один, — вздохнув, сказал Роберт и присел на корточки.

— Пора отвыкать!

Рената присела рядом и доверчиво заглянула ему в лицо. В голубых глазах Ренаты он увидел нескладного парня с взлохмаченными светлыми волосами и упрямо сжатым ртом. Парень настороженно и выжидающе смотрел на него из голубизны.

— Хватит тебе одному, Роберт. Никогда ты больше один не будешь.

— А если мне так нравится?

— Вот и неправда! Вовсе не нравится. Просто вбил в голову, что тебя как-то выделяют. Не таким считают. А ведь для нас ты обычный, Роберт, и для других тоже. Такой же, как мы. Только больше переживший.

Рената говорила очень искренне, и Роберт крепко сжал ее ладонь и тут же отпустил, смущенный своим невольным порывом. Рената улыбнулась ему, похлопала по глухо загудевшему боку мобиля и спросила:

— Чья повозка?

Что-то больно закололо в груди.

— Это… к Кате…

Рената уже не слушала. Она смотрела за спину Роберту и перестала улыбаться. Роберт повернул голову. Бледная женщина в зеленом платье и Катька Мухина медленно шли к мобилю. Глаза у Катьки были заплаканными. Роберт и Рената встали.

— До свидания, — дрогнувшим голосом сказала Катька.

Она открыла дверцу мобиля и помахала рукой. Помахала тем, кто молча стоял у сосен. А там был весь интернат.

…День проползал нехотя и трудно. Роберт находился в странном оцепенении. Его о чем-то спрашивали, и он что-то отвечал, ему что-то рассказывали, и он послушно кивал. Больше всего хотелось уйти в комнату, уткнуться лицом в подушку и уснуть. И, проснувшись, узнать, что из мира навсегда исчезла боль.

А вечером произошла еще одна встреча с прошлым. В небольшом зале учебного корпуса, перед экраном связи, Роберт оказался наедине с человеком, который когда-то был его отцом.

Злое худое лицо отца еще больше ожесточилось, глубокие складки, похожие на шрамы, пересекли щеки, редкие волосы отросли и неряшливо свисали на уши.

— Мерзавец! — прорычал отец, стремительно подавшись вперед, и Роберт невольно отстранился, как будто отец мог вцепиться в него. — Предатель!

Роберт пришел в себя и выпрямился.

— Что тебе нужно? Руганью твоей я, слава богу, сыт по горло. Новенького хочется, уважаемый папаша!

Голова отца задергалась. Он процедил сквозь зубы:

— Негодяй! Почему я тебя сразу не придушил?

— Действительно! Не сидеть бы мне шестнадцать лет взаперти.

Глаза отца сузились. Он устало опустил голову и внезапно жалобно спросил:

— Как ты мог стать предателем, Бобби? Боже, мой сын — предатель!

— Что ты хочешь мне сказать? — повторил Роберт. — Говори быстрее.

— Роберт! Как ты мог изменить нашей борьбе?

— Я не буду тебе объяснять. Все равно не поймешь. Понять можно, только отказавшись от предрассудков. Возможно, когда-нибудь ты убедишься, что неправ.

— Хочешь сказать, я всю жизнь бросил псу под хвост?

— К сожалению, да… отец. В истории были примеры…

— Пошел ты со своей историей! Быстро же тебя обработали! Не выйдет из тебя толка, поешь с чужого голоса.

— Как раз теперь-то я обрел свой голос. Все вы внушали мне ложь…

— Быстро же тебя обработали, — повторил отец, подался к Роберту, заговорил свистящим шепотом: — Сынок, не верь коммунистам! Они обманули. Ты же свободу потерял!

Роберт иронически хмыкнул:

— Если понимать под словом «свобода» жизнь на Базе, то согласен: такую свободу я действительно потерял. И почему-то ничуть не жалею.

— Ну ладно! — с угрозой произнес Гарри Гриссом. — Значит, не желаешь с нами?

— С кем это с вами? Мы, испанский король!..

— Насмехаешься, щенок? Пожалеешь!

— У тебя все? Тогда я пошел.

«Нет, таких уже не переубедить, — размышлял Роберт по дороге к коттеджу. — Таких надо просто изолировать. Ничего, кроме вреда, они не принесут. Слишком много времени и сил было потрачено на бесполезное сопротивление, чтобы теперь сдаваться… Пусть даже они понимают всю бесполезность… Отказаться от заблуждений они просто не в силах. Они умышленно закроют глаза на все хорошее, чтобы оправдаться перед собой. Взывать к их разуму бессмысленно, слишком сильна ненависть… Таких надо просто навсегда лишить возможности кусаться».