— Здесь должен лежать излучатель… Должен лежать излучатель…

Он чуть не плакал. Почему же так плохо видно? Где же прожектор?! Камера бесстрастно скользила дальше, к ангарам космических ботов.

— Должен лежать излучатель! — повторял Роберт снова и снова, почти убедив себя в том, что так оно и есть, что излучатель и в самом деле лежит где-то в углу — маленький красный аппарат, похожий на пистолет, который бросила Гедда, открыв тайный вход.

И вот — ангары.

— Вход в ангары открыли мы, — сказал Либетрау, предупреждая его вопрос.

Гладкие голубовато сверкающие стены шахт уносились ввысь, к поверхности астероида, а на дне застыли серебристые вздыбленные туши космических ботов.

— Семь… — не веря своим глазам, прошептал Роберт, чувствуя, как горячий комок распирает горло. — Семь… — голос его сорвался.

Он обернулся к Либетрау и тем, кто сидел рядом с ним:

— Семь!..

Семь, а не восемь. Не хватало еще одного бота. И пусть восьмой, скорее всего, еще до взрыва просто ушел в обычный пиратский налет — никто в мире не сможет его в этом убедить. Никто в мире не сможет ему доказать, что он не прав, что не скитается где-то в космической пустыне его Гедда, с надеждой отыскивая в пространстве крохотную Землю. Никто! Он будет ждать, он будет искать ее — и найдет! Должен найти.

— Восьмой идет к Земле! — убежденно сказал Роберт, и Либетрау молча опустил голову.

…Он шел по песчаной дорожке к лужайке, где опять ждал легкий «апельсин». Скользнувший по аллее ветер бросил в лицо Роберту горький запах увядших цветов — и внезапно он ясно увидел путь, которым пойдет, когда минует осень, зима и весна и настанет пора прощания с интернатом. Пройдут годы, и он найдет себе дело по душе, но это будет потом. А пока он должен встать плечом к плечу с теми ребятами, что привели его и Юджина на Землю, и открыть для всех несчастных и озлобленных голубое небо, такое глубокое и беспредельное, что его хватит на всех и навсегда.

Он вспомнил слова Либетрау, сказанные давным-давно: «У нас достаточно времени и средств для того, чтобы навсегда обезопасить космические трассы от нападений. Двадцать — тридцать кораблей, серия ударов по наиболее подозрительным астероидам — и в Солнечной будет спокойно. Но нас это не устраивает. Важно вернуть их…»

Роберт погладил выпуклый бок «апельсина» и медленно двинулся дальше. Звук шагов за спиной заставил его обернуться. Либетрау остановился перед ним, заглянул в глаза:

— Мы будем искать, Роберт. Мы сделаем все…

Роберт кивнул и ничего не ответил. Он знал, что Либетрау на самом деле сделает все, чтобы отыскать в пространстве маленький космический бот, который нащупывает путь к далекой голубой планете. Выход все-таки существовал, хотя найти его было очень трудно.

С ветвей на желтый песок сыпалась шуршащая сухая листва. Над деревьями голубело безмятежное небо, и высоко-высоко в пронзительной чистоте парили россыпи перистых облаков.

— Знаете, чего мне хотелось бы больше всего на свете? — тихо сказал Роберт. — Вернуться и убеждать их… Пока они не поймут, что выход есть…

— Мы никак не могли раньше, — чуть виновато произнес Либетрау. — Мы очень спешили…

…Весь этот долгий день Роберт провел наедине с городом, вознесшим к небу кружева белоснежных зданий. Он бродил по улицам, всматривался в лица, прислушивался к разговорам. Люди говорили и смеялись, или задумчиво шли у края тротуаров, или приветливо улыбались кому-то. Привычно струились над землей радужные вереницы дорожек, беззаботно мчались вдоль домов каплевидные мобили. В маленьких скверах обрушивались на желтую траву зеленые водопады плакучих ив, и несся над деревьями несмолкающий воробьиный гвалт.

Сгустились ранние осенние сумерки, и город засиял разноцветьем огней, превратившись в сказочную страну. Белые здания плыли над землей в потоках света, оранжевые, желтые, зеленые, красные огни кружились над улицами, огненные буквы и картины вспыхивали и таяли в темной синеве. Радужные звезды медленно разгорались и угасали, отражаясь в блестящих спинах мобилей.

Память на мгновение оживила темный изгиб коридора, подслеповатые синие огни, но Роберт не остановился, а продолжал идти через город.

…И текли неторопливой чередой дни в интернате, и все чаще и чаще казалось Роберту, что он тоже родился и вырос на Земле, как и его одноклассники. Он уже не представлял себе, как мог жить в совсем другом месте, где не было рассветов и закатов, дней и ночей, и, потрясенный, долго перечитывал скупые слова средневековой поэмы «Песнь о Роланде», словно сказанные о нем:

«В краю, откуда этот нехристь родом… хлеб не родит земля… не светит солнце… Не льется дождь… не выпадают росы…»

Да, это когда-то было о нем…

Однажды утром Роберт проснулся от странного света, струящегося в окно. Он поднял голову от подушки и замер, ослепленный. Потом вскочил, бросился из коттеджа — и зарылся лицом в холодный пушистый снег, упавший ночью с далекого неба. Он жадно собирал ладонями невероятные, невиданные узорные снежинки, осторожно рассматривал их и удивленно смеялся, когда они таяли, согретые теплом его рук. Он недоверчиво глядел на сказочно преобразившуюся белую землю и вдруг окончательно понял, что это не обманчивый сон, что это не пригрезилось ему на несколько мгновений в темном коридоре под тусклыми синими огнями.

И уже не удивляясь, он услышал голос Пашки. Пашка кричал, по пояс высунувшись из окна:

— Роберт! Кажется, у нас новенькая. Только что прилетела, смотри!

Роберт поднял голову. Вдалеке, от оранжевого «апельсина», ослепительно яркого на белой земле, шла наставница Анна и еще кто-то. Белизна резала глаза, мешая смотреть туда, где от горизонта взлетало ввысь чистое утреннее небо. Две тонкие фигуры, казавшиеся темными на фоне белого и голубого, подходили все ближе и ближе, и за ними тянулись цепочки следов.

Роберт набрал полную пригоршню снега, прижал ладони к горячему лицу. Снег таял на губах и почему-то становился соленым.

Или не было еще никакого зимнего утра, а он просто плакал во сне?…

1976–1978, 1985