Астманов тем временем пытался определить, жив ли афганец. Ага, дышит. Так, теперь посмотрим, что за поясом. Чисто. В карманах. Пусто. Слава богу, шевелится. А это что? Кровь на шее? Откуда? Тьфу ты, родимое пятно.

– Андрей, ты, кажись, его угрохал. Похоже, это друг его. Безоружный…

– Да живой он! Угрохал! Так, приложился слегка. Не паникуй, выживет. Пошли, пока не очнулся. Тебя не запомнит, а меня увидит – точно придушить придется. Выходи!

Астманов похлопал афганца по щекам, тот застонал и начал трясти головой.

– Ты ему еще в рот подуй! Интеллигент чертов. Живой, успокойся. Говорю тебе, слегка приложился, – Иволин рывком поднял Астманова.

– Постой… Выяснить надо кое-что… Эй, брат, ты меня слышишь?

– Ой-е, о-о… Моя голова… Что случилось?.. Кто ты?.. Хайр, ты здесь?

– Хочешь жить, лежи тихо целый час. Мы рядом и все слышим, – эти слова Астманов произнес на пушту.

Вышли не торопясь, делано спокойно, но в полной готовности открыть огонь. Резная кроватная ножка в левой руке Иволина подозрительно напоминала складной гранатомет…

К бронетранспортеру выскочили без всяких препятствий. Глухое место, хоть трасса, виллы, совпосольство и Минобороны рядом. Да весь Кабул – вертеп разбойников, если не можешь за себя постоять.

Тайничок они взломали штык-ножом по пути в аэропорт. Два перстня и двадцать золотых монет хранила кроватная ножка. Иволин протянул руку к перстню:

– Леша, этот перстенек отдай мне, а?

– Перстень я тебе не дам. От него, кроме смертельной опасности, ничего не жди. Ты и с монетами будь осторожнее. В том-то и дело, что их в Союзе ни продать, ни показать. Храни до лучших времен. Мало ли что после Афгана будет?

– Нет, Леша, ты в этих делах разбираешься. Давай сам. Мне, если можно, чем-нибудь попроще. Сколько той жизни осталось…

В аэропорту Иволин с нескрываемым удовлетворением рассовал по карманам банковские упаковки афгани.

Почтовик закручивал над Кабулом крутую спираль, набирая высоту, отстреливая тепловые ракеты. Астманов попытался расслабиться, но события дня не отпускали. Хуже всего – этот невинный афганец, чудом избежавший смерти.

– Хайр, среди твоих знакомых не было такого: прическа, как у тебя была, на шее, справа, большая родинка.

– Это мой земляк, хозяин квартиры. Я ему обещал заплатить за полгода вперед. Вот, не успел. А что, он вас видел? – забеспокоился Хайр.

– Нет. И хорошо, что не видел. Сейчас дыши ровно и глубоко. Начинается настоящий полет.

Через час с небольшим они спустились из грузового отсека, еще хранившего прохладу, на раскаленный асфальт перрона. И очень хорошо, что в 1980-м еще не проверяли документы у прибывших. Это началось намного позднее. Ну, примерно когда настала пора оставить Афганистан афганцам.

Два дня Астманов честно посвятил работе в редакции «дивизионки». Кабульской писанины хватило бы на десять номеров вперед, а мелкие неурядицы, вроде сбоев в снабжении, нехватки строительных материалов и прочее, были улажены с помощью неправедных афошек Хайр-Мамада, разумеется, без его согласия.

Что делать с нелегалом дальше, Астманов знал еще в Кабуле, но Хайра в планы свои не посвящал. Утром третьего дня Астманов и Хайр выехали с колонной УНР, идущей за строительным песком в Кундуз, и выскочили у поворота на «Спинзар». Памятуя о рекомендации Сеид-ака не появляться в дукане Исахана, Астманов направился к Бешеному буйволу – бородатому псевдожурналисту. Он куратор – ему и карты в руки.

Предусмотрительно оставив подопечного на скамеечке, метрах в двадцати от входа, Алексей прошел в здание партийного комитета, предъявив охране грозный кабульский пропуск. Пухлая красная книжица на двух языках предписывала гражданским и военным органам оказывать всяческое содействие ее предъявителю. Оформление, цвета и шрифт ксивы были содраны с удостоверения афганской безопасности. На младших чинов царандоя действовало безотказно, а большего и не надо было.

Павла Астманов застал за символическим для журналиста занятием – он красил ленту для пишушей машинки. Пальцы бородача были вымазаны жирной черной краской, поэтому дружеское рукопожатие заменило объятие с растопыренными руками.

– Типографская? Долго же твои сводки сохнуть будут! Она на рыбьем жире замешана, – засмеялся Астманов.

– Не пугай. Ты, конечно, спец в этих делах, но и я тоже кое-что смыслю. Во-первых, краска офсетная, во-вторых, я туда спирт добавил. Вот видишь, как в том анекдоте: наш продукт уже мажется, но есть пока нельзя.

– Приезжай на майдон, я тебе угольной ленты дам. Оттиск четкий. Мы давно приспособились. А красить… Не знаю, может быть, штемпельной пастой лучше…

Пока вился этот никчемный разговор, Астманов набросал на клочке бумаги следующее: «Срочно. Свяжи с Сеид-ака. Горим».

– Ну вот. Пусть сохнет до завтра. Если не получится, то к тебе приеду за угольной. Говорят, ты пленку с объективного контроля научился использовать? Правда? Она же без перфорации.

– ФЭД, Паша, не такое протянет. Там звездочка, как вилка, все наколет и зацепит. К тому же основа у нее лавсановая, – отвечал Астманов, внимательно следя за рукой бородача, которая выписала на запыленной поверхности столика следующее: «Джунайд мехмонхана. Завтра к полудню».

Такой расклад Астманова не устраивал, и он пошел ва-банк:

– Паша, чего мы тут сидим, краску нюхаем. Мне через два дня назад, в Кабул, давай посидим, шашлычку поедим. Я нынче богат, за повестушку афонями заплатили. Тут рядом где-нибудь можно покушать? Я не один, со мной новый переводчик из отряда. Ну, собирайся. – А на четвертушке бумаги взмолился: «Нет. Быстрее».

В гостиницу «Джунайд» они вошли с тыла. Расположились в мазанке-пристройке во дворе. К удивлению Астманова, мебель в комнатенке была европейская и весьма приличная. Шустрый мальчонка обошел гостей с кумганом и тазиком, чтобы те сполоснули руки, уверенными движениями расставил на столе сласти, пиалы и два пузатых чайника, расписанных алыми розами. Переносной мангал задымился за легкой двустворчатой дверцей. Теперь понятно: кушают люди, нечего сюда соваться. Хайра усадили спиной к двери, и Павел, улучив момент, показал Астманову глазами на нишу в стене, примыкающей к гостинице, мол, настанет пора, иди туда, объясняйся.

«Интересно, до шашлыка из меня шашлык сделают или успею поесть», – загадал Астманов. Казалось бы, некстати мысль, но такая уж была у него особенность организма в целом: чувство острого голода во время опасности и приступы безудержного смеха на партийных собраниях или на ковре у начальства. Вышло удачно: афганский кебоб – самый быстрый кебоб в мире. И все же на легкое покашливание за занавеской Астманов пошел как на казнь. И рассказ свой закончил вполне подходящим, по его мнению, вопросом:

– Скажите, Сеид-ака, в чем моя вина? Если бы не этот рис для плова! А дальше все зацепилось…