class="p1">Но как еще только приехал, зашел Мельник в кафе, где работала кривая Малика. Сел за столик и, когда вышла к нему молодая женщина с обожженным лицом, он сразу узнал в ней Малику.

— Здравствуй, дыдык хейла, Малика. Как живешь?

Малика сначала не узнала Мельника, но, узнав потом, обрадовалась, — но скромно повела себя: стала рядом у столика и руки сложила покорно на переднике.

— Хорошо живу я. Спасибо вам. Дядю Ибрагима убили. Никто не знает, кто его убил. Его похоронили в селе, где он родился. Мама вам просила сказать, что очень, очень она вас благодарит. Очень мы все устали от этой жизни. Все, все понимают, что чеченцы оказались в страшной, страшной войне. Что никто в Чечне, короче, не хочет воевать, а все хотят жить в мире. Мира нам, мира…

Вова слушал Малику и понимал, что все чеченцы так говорят. И даже если взять боевика в бою, то он тоже станет рассказывать, как он мечтает о мире, — но кто-то, кто развязал эту войну, толкнул его и его братьев на этот путь. Но Малике поверил Мельник. Поверил так, что не стал бы ездить к ней в гости и навещать ее мать Малику, хоть и приглашали его. Он поверил Малике, потому что, определяясь в текущем моменте, чувствовала Малика большую благодарность к солдатам, — что спасли они ее от страшных мучений и смерти. Но, с другой стороны, если бы попала Малика в школу смертниц, то после идеологической и физической обработки была бы она теперь самым ярым Мельнику врагом. «Все в жизни, — думал Вова Мельник, — зависит от случая». И о космосе подумал.

Вышел, отмахнув кружева занавесок. Но звезд на небе еще не было, только начинали ложиться на город сумерки. Он расплатился и собрался уходить. Малика спросила его напоследок:

— Как там Андрюша, тот солдат, помнишь, который Старый? Он сапер. Он мне тогда долг отдал. А остальные не отдали. Тридцать тысяч должны остались. А у нас инфляция и все такое.

Мельник сказал, что саперу Карамзину ампутировали руку, еще ногу хотели ампутировать, но вроде не стали. Отправили его куда-то в центр России долечиваться в один из военных госпиталей. А что дальше будет с солдатом Андрюхой Карамзиным, Мельник сказать не может. Есть вариант, что останется недееспособным в жизни инвалидом — столько пуль в него попало! Тринадцать или четырнадцать. Не знает Мельник точно. А солдаты, которые про Старого рассказывали, могли и приврать.

На том и разошлись.

Как приехал Мельник в комендатуру, то своего командира только на один день и застал. Убывал Макогонов в отпуск. Следующим утром и убыл.

Заскучала разведка.

Стал разведкой командовать ротный Дубинский.

Через неделю в бою на Красном Молоте погибли два разведчика — Чурсин и Слободянник. Савва запил. Сержанты Тимоха, Паша Аликбаров и Усков существовали теперь как бы отдельно от всех — ждали возвращения Макогонова. Зампотыл Василич торговал ГСМом и теплым бельем. Юлька переехала жить к Питону. В санчасти у Ксюхи теперь устроился на жилье сапер — новый Ксюхин муж. Но как-то сразу не заладилась семейная жизнь у Ксюхи. Поговаривали, что муж ее новый смотрел не только на Ксюхину «рябую морду», но и на других женщин тоже смотрел.

Октябрь две тысячи второго почти прошел.

В конце октября вдруг сообщили по теленовостям, что боевики-смертники захватили ДК в Москве у метро Дубровка, где был спектакль «Норд-Ост». «Норд-Ост» оставался у всех на слуху целый месяц после. Обсуждали солдаты: чего ж всех боевиков поубивали, надо было хоть одного оставить, чтоб потом «колонуть» — кто, типа, заказчик. Но ясно было: говорили все, что Шамиль Басаев организовал этот теракт.

Радость пришла во взвод, когда к Новому году вернулся командир.

И уже готовились встретить Новый год, как случился взрыв у Дома правительства в самом центре Грозного. Две машины с террористами-смертниками, пробив КП, подъехали к зданию и взорвались со страшной силой. Погибло много народу: русские, чеченцы, татары, буряты и другие национальности большой России. Из комендантских, слава богу, никого не зацепило.

Но после Нового года начались в Грозном и в военных комендатурах совсем другие дела. Про старое быстро забывается на войне. Наступил новый две тысячи третий год, и оказался новый год богатым на всякие военные передислокации. Задумался тогда Мельник — не пора ли поразмыслить об увольнении из рядов Вооруженных сил РФ? Не пора ли им, здоровым русским мужикам, расходиться по домам?

Может, и правда пришло им такое время.

Часть вторая. В горах…

Глава первая

Ясной мартовской ночью по горному гребню уверенной трусцой бежала рыжая волчица.

Голод гнал ее.

Вдруг она остановилась, задрала морду и стала принюхиваться — чужие незнакомые запахи напугали ее. Волчица легла на снег, вытянув передние лапы.

Что-то она учуяла — может, волка-чужака, нахально вторгшегося на ее законную территорию. Может, это был не знакомый ей чужой запах — не волков, не снега, не пищи.

Волчица знала, что с запада ветер всегда принесет теплые запахи кошары. Это ее кошара. Она третий год выводит свое потомство вблизи жилья людей, и не было случая, чтобы чужие волки нарушили ее обитаемое пространство. Волчица знала, что люди не простят ей — самке горного волка, если вдруг кто-нибудь — чужак, волк-одиночка — станет резать хозяйских овец. Волчица охраняла свою и человеческую территорию. Люди привыкли к ее ночным песням: волчица в ясные лунные ночи протяжно выла. И этот ее волчий вой был хорошо знаком пастухам из горного селения Харачой.

Но с востока и даже еще севернее, оттуда, где по глубокому ущелью течет речка Хулхулау, ветер всегда приносил странные и неприятные ее волчьему нюху запахи. Волчица никогда не ходила в ту сторону. Много лет назад ее стая ушла из ущелья, и не многие волки выжили. И многие рыжие волки покинули горные склоны, перебравшись жить в края пустых безводных степей.

Голод всегда гнал волков вперед — туда, где была пища.

Запахи, запахи.

Вперед ушла стая. И каждый из волков готов был кинуться на призывное тявканье рыжей волчицы или протяжный ее вой. И заискивать перед ней, доминирующей самкой, и нести ей в зубах теплую еще косулю или пахнущую человеческим жильем овцу. И тогда она могла приблизить к себе самца, но только сильного самца, который в битвах со своими соплеменниками доказал бы право обладать гордой рыжей волчицей и право оставить на земле потомство.

Волчица была крупной. И еще рваное ухо, память о свирепых схватках, отличало