— Вы пейте чай, а я поставлю вам запись моего разговора с матерью Федора Горкина. Сразу скажу, разговор был трудным для нее, сами понимаете, она потеряла единственного сына.

— Валя, может, коньячку? — совсем уже неожиданно предложила Глафира и, не дожидаясь ответа, поставила передо мной бутылку коньяка и хрустальную рюмочку.

Коньячок? Понятно. Мероприятие обещало быть типа «нервных просим удалиться». Однако все, так или иначе, вертелось все же вокруг моей персоны. А потому удалиться у меня никак не получится, а вот напиться — это да.

— Выпей, Соль, — разрешил мне Ерема, присевший в сторонке, в кресле с чашкой чая в руке. На колене его примостилось блюдце с пирожными, которые ему любезно положила Глафира.

Лиза включила диктофон.

— Итак. Несчастную женщину зовут Евгения Борисовна Горкина.

Травина. Примите мои соболезнования, Евгения Борисовна. Хорошо, я понимаю…

Горкина. (кому-то) Принеси воды… и платок… этот уже мокрый…

Травина. Успокойтесь, пожалуйста. Вы должны понять, что все, что мы сейчас будем делать — расспрашивать вас, пытаться найти хотя бы что-то в вещах вашего сына, что поможет нам в расследовании, — все это направлено единственно на то, чтобы найти убийцу Федора.

Горкина. Да, я понимаю. Извините. Что вы хотите узнать?

Травина. Мы предполагаем, что это убийство связано каким-то образом с прошлым вашего сына. Возможно даже, с его юностью. И знаете, почему? Потому, что таким же образом, как и Федор, была убита женщина. Ее имя по документам — мадам Коблер. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

Горкина. Мадам Коблер… Да, безусловно, говорит. Это она по мужу, французу своему, парфюмеру, Коблер. Настоящее же ее имя — Рита Соленая. Маргарита Михайловна Соленая. Я… Я всегда знала, что она, что их отношения, что все это до добра не доведет. Ведь он рос таким хорошим мальчиком! Так хорошо учился! Я не знаю, какой силой обладала эта тварь, да-да. Тварь, иначе я ее и назвать не могу. Что она такого сделала с моим сыном, что он, мальчик, которого я любила и буду любить всегда, единственный мой ребенок, променял меня на нее. (Слышно, как Горкина пьет. Потом тяжелый вздох.)

Травина. Давайте по порядку, пожалуйста.

Горкина. Хорошо, извините. Знаете, я вообще-то такие слова не употребляю. Не знаю, что на меня нашло. Но это единственное верное, применимое к ней определение. Тварь. Да, вот так-то вот.

Федя рос очень послушным мальчиком. Ходил в музыкальную школу… какое-то время. Потом бросил, и я записала его в художественную школу. Я уж не знаю, как это вышло, но он постоянно метался между музыкой и рисованием. Он то часами мог играть, разучивать какую-нибудь пьесу на пианино, а то вдруг принимался рисовать какие-то фантазийные картины. Акварелью, конечно. Маслом он стал писать уже позже, будучи совсем взрослым. Ну и музицировать продолжал. «Знаешь, мам, — говорил он, — мне и при виде клавиш хочется до них дотронуться до дрожи в коленях, играть, и когда берусь за кисть, волнуюсь тоже, и волнение это приятное. Должно быть, во мне живут два человека».

Вы не подумайте, я не отвлеклась, нет. Просто сама как бы пытаюсь понять, какой он был, мой сын, и может, действительно в нем жили два человека, две разные личности. Музыкант и художник. Пай-мальчик и жестокий, злой и неуправляемый человек. Ангел и дьявол. А иначе как можно объяснить то, что произошло с ним, когда он, будучи студентом, связался со школьницей, с маленькой девчонкой, и сбежал с ней в Москву?! (Горкина высмаркивается.)

Он бросил университет, меня, свой дом, все то, что было ему дорого, и сбежал. Они сбежали вдвоем. Но об этом я узнала не сразу. Он оставил записку: мол, мама, я уезжаю, у меня все хорошо, буду звонить, писать, не переживай за меня. Вот в таком духе. Да, еще позвонил этим же вечером и сказал, чтобы я не обращалась в милицию. Вы представляете себе? Как это — не обращаться в милицию, когда пропал твой единственный сын?

Я Федю одна растила, мы с его отцом давно расстались. Однако у меня были знакомые, которые помогли мне выйти на крупных милицейских чинов, чтобы начали поиски! Я все пороги обила, чтобы только его искали.

Травина. Вы не знали тогда, с кем он сбежал и куда?

Горкина. В том-то и дело, что нет! Я вообще не понимала, что происходит. Вот так же, как и вы, я пыталась рассмотреть каждый предмет в его комнате, хотела найти хотя бы что-то, что указывало бы на то, где он и почему уехал.

И только его друг, Володя Сомов, который просто сжалился надо мной, пришел как-то вечером ко мне и сказал, что у Феди моего любовь. Что он влюбился и сбежал с какой-то девчонкой из детского дома.

Я стала разыскивать этот детский дом, нашла, встретилась с директором. Очень милая женщина, помню даже, как ее звали — Елена Николаевна Соленая. Но выяснилось, что эта девочка, Рита, она поначалу, до школьного возраста, проживала в детском доме, а после ее перевели в интернат, и это оттуда она сбежала. Мы вместе с ней отправились в интернат, поговорили с директором, начали расспрашивать ребят, и выяснилось, что Рита Соленая (ей фамилию дали, как у директора детдома, потому что это она ее подобрала на ступенях)… Так вот, дети там рассказали, что Рита встречалась с каким-то взрослым парнем, что у нее любовь была. Что она отсутствовала почти все ночи. И тут я поняла, что и Феди-то моего тоже последние пару месяцев дома не было, вернее, днем-то он приходил, вечером заглядывал, а ночами как бы подрабатывал где-то в магазине грузчиком, чтобы иметь карманные деньги. Причем я была категорически против! Я объясняла ему, что он может сорвать спину и на всю жизнь остаться инвалидом. Да разве ж они слушают нас, родителей? Конечно, он влюбился, и деньги ему нужны были для того, чтобы помогать этой своей девочке.

Травина. Вы знали, сколько было лет Рите Соленой, когда она сбежала с вашим сыном?

Горкина. Двенадцать, кажется. Совсем еще ребенок…

Травина. Что было потом? Их искали?

Горкина. Да, искали. Нашлись свидетели, которые видели их на вокзале, видели, как они садились в поезд, следующий в Москву. Как потом выяснилось, это действительно так все и было. Они поехали в Москву. Дураки! Решили сбежать подальше ото всех, чтобы их, обезумевших от любви, не нашли.

Я слушала, и мне казалось, что она рассказывает не о моей матери, а обо мне. Как это точно сказано: обезумевшие от любви! Мы ведь тоже с Н. обезумели от нашей любви. Но моя мать, вероятно, не была счастлива с Горкиным, раз они расстались, и она вышла замуж за француза. Значит ли это, что ее безумие закончилось в какой-то момент, и на смену безудержной страсти, юношеской пылкой любви пришла рассудочность, быть может даже, мудрость, благодаря которой она не пропала, не захлебнулась в клоаке огромного города, а как-то выжила, выкарабкалась наверх, добралась до Грасса, где и подцепила себе богатого мужа.

Горкина. Но я-то понимала, что Федя поехал именно в Москву, потому что знал — если что-то не получится, то там живет моя сестра, к которой в крайнем случае можно будет обратиться. То есть он был как бы подстрахован, понимаете? Ну то есть эта Соленая не до конца выпила его мозг.