— Ты будешь ему звонить или сразу поднимемся? — спросил Ерема, когда машина через арку въехала во двор четырехэтажного, сталинской постройки дома. Поднявшийся ветер хлестал по кронам старых деревьев, тени которых исчеркали мокрый асфальт, как черной тушью. В доме явно никто не спал, все окна горели.

— Третий этаж, — подсчитал Ерема. — Пошли. Главное, чтобы нам открыли дверь.

— Я представлюсь, думаю, что он слышал обо мне. Все-таки коллеги, — сказал я, чувствуя, однако, неуверенность и даже робость перед встречей с этим известным пианистом.

Вайс был для нас, студентов консерватории, легендой. Если бы он преподавал в консерватории и мы чаще его видели, то и знали бы о нем чуть больше. А так время от времени бывали мастер-классы, концерты. Для всех Вайс был олицетворением успешного и востребованного музыканта, пианиста с большой буквы, которому удалось перебраться на Запад, в Германию, и даже там занять свою исполнительскую и педагогическую, профессиональную нишу. Успех, удача, благополучие, семья, дети. И при всем этом он всегда казался каким-то таинственным, загадочным, далеким.

И вот теперь я должен был разговаривать с ним о самом сокровенном, о том, что, возможно, составляло главную тайну его жизни, — о внебрачном ребенке!

Я позвонил.

— Кто? — услышали мы спустя некоторое время женский голос в домофоне.

— Это Сергей Смирнов, коллега Михаила Семеновича. Я привез ему партитуры.

— Хорошо.

Послышалась короткая переливчатая трель, после чего замок характерно щелкнул, и я открыл дверь. Мы с Еремой поднялись, тотчас же распахнулась высокая металлическая дверь, и мы увидели высокого худого мужчину в длинном байковом халате кофейного цвета. Розовое, холеное, немного вытянутое лицо, коротко стриженные белые седые волосы, широкая улыбка, веселые глаза.

— Сергей Смирнов, собственной персоной! — Он распахнул руки и обнял меня. Вот уж чего я не ожидал, так это такого теплого приема. — Ну, привет, дружище! Давно мечтал с тобой познакомиться! Входи!

Он вел себя так, как если бы действительно мечтал со мной познакомиться.

— Это мой брат, — представил я Ерему.

— Приятно! Проходите. Моя жена извиняется, она отправилась спать, она недавно прилетела из Рима, утомилась. Мы ее простим, да?

Мы вошли в квартиру, я огляделся. Просторная, уютная, во вкусом обставленная. В гостиной, где в углу притих небольшой кабинетный рояль, стоял большой диван, заваленный подушками. Напротив него — большая плазма. Комната освещается двумя лампами с круглыми, лимонного цвета, плафонами на бронзовых ножках.

На стеклянном столике пепельница с дымящейся сигаретой, бутылка рома, стакан, ваза с черным виноградом. Маэстро явно отдыхал перед нашим приходом.

— Виски? Ром? Водочку? Располагайтесь. — Вайс придвинул к столику стильные кресла, обитые фиолетовым плюшем. — О каких партитурах идет речь?

Он спросил это с иронией, бросив на меня хитрый взгляд, при этом брови его приподнялись и застыли как бы в вопросе. Между полуоткрытыми губами блеснули белые зубы.

— Вообще-то у нас к вам одно дело, — сказал я тихо, косясь на дверь, за которой где-то в недрах большой квартиры, в спальне, взбивала подушку, готовясь ко сну, оберегаемая супругом Ирина Вайс. Это ее существование сделало жизнь Елены Соленой печальной. Это Ирина Вайс родила ему детей, которые являлись законнорожденными, в то время как скромная Лена сама воспитывала неугомонную и сложную дочку Риту.

— Что-то случилось? — встревожился Вайс.

— Разговор серьезный, и лучше будет, если вы все-таки поедете вместе с нами. Здесь поблизости есть один бар, где мы могли бы спокойно поговорить.

— Хорошо, вот только переоденусь. Ну и предупрежу жену, что выйду прогуляться. Наш разговор, надеюсь, продлится не до утра?

Видно было, что он всерьез испуган. Но что может напугать известного пианиста? Какое известие? Может, у него проблемы с гастролями? Концертами? Финансами? В любом случае то, чего он боится, связано с музыкой, подумал я, ведь на разговор-то его вызываю я, его коллега!

Он быстро переоделся, и через четверть часа мы уже сидели в баре, заняв дальний столик, подальше от остальных посетителей.

— Где он? — спросил меня Вайс, едва мы расположились на своих местах и заказали виски.

— Кто? — не понял я.

— Петр! Где ты его видел? Что с ним?

Выяснилось, что речь идет о его сыне, Петре, который вот уже неделю как вертелся в какой-то сомнительной компании, дома не ночевал, и Вайс предполагал, что он связался с наркоманами. Телефон его не отвечал, и где он, что с ним, он не знал.

— Вообще-то за ним присматривает один мой товарищ, он служит в органах. Он должен мне позвонить в полночь. Хорошо, подожду. Так значит, вы не по этой теме. Я рад, честно. — Лицо его про-светлело. — Тогда чем я могу вам помочь? Ясно же, что вы приехали ко мне не на чашку чая.

Он напрягся.

Я разложил на столе фотографии с похорон Соленой. Он взял в руки ту, где был изображен он, рыдающий в стороне от похоронной процессии, и мы с Еремой увидели, что он плачет. Из-под его плотно закрытых век потекли слезы. Значит, удар пришелся в самое сердце.

— Михаил Семенович, — начал я, но он жестом остановил меня, достал платок и промокнул им слезы. — Я понимаю, что мы, возможно, застали вас врасплох. И ваша личная жизнь нас как будто бы не касается. Однако события последних дней заставили нас встретиться с вами и задать некоторые, очень важные для нас вопросы.

— Да, я любил Леночку. Мы познакомились с ней совершенно случайно, в поезде! У меня в Москве была назначена важная встреча с одним продюсером, немцы собирались снять обо мне небольшой фильм. И в моем купе ехала прелестная молодая женщина. Чудесная, душевная! А я к тому времени уже был женат, был связан определенными обязательствами, и у меня были далеко идущие планы, относящиеся к моей карьере, речь шла о переезде в Германию. И вот начиная с того дня, вернее даже, с той ночи, моя жизнь потекла сразу по двум руслам. Всегда, когда я после этого бывал в России, мы встречались с Леночкой. Я купил ей дом, чтобы она спокойно жила себе и воспитывала нашу дочь. Помогал ей как мог. Хотя, знаю, много из тех средств, которые предназначались лично ей, она тратила на своих воспитанников.

— Как вы узнали, что Рита сбежала?

— Лена позвонила мне в Германию. Она плакала, страшно волновалась. А что я мог сделать? Конечно, у меня были кое-какие связи, но если девочка как в воду канула?

— Вы что-нибудь знаете о ней? Как сложилась ее жизнь?

— Теперь знаю.

Вот это было неожиданно.

— В смысле? — не понял я. — Что вы о ней знаете?

— Да мы же встречались с ней не так давно. Она, уже совсем взрослая женщина, очень эффектная, надо сказать, и нисколько не похожая на свою мать. Она — вылитая моя бабка Эмма. Просто одно лицо.