Я оторопело уставилась на нее. Какой чай? Я была как натянутая пружина, у меня от волнения все в горле пересохло, а она — чай!

— Да, можно чай, — сказал Сергей. — Или кофе.

— Ну, кофе у меня только растворимый, я не кофеманка какая-нибудь, не умею правильно его варить, а потому держу для гостей. Зато у меня есть свежее молоко, кипяченое, правда, но я всегда кипячу молоко.

Видно было, что Зоя Петровна немного успокоилась и даже повеселела.

— Валечка, Валюша. — Она с нежностью посмотрела на меня и всхлипнула. — Вот беда…

Она принесла чаю, домашних лепешек, варенья и теплого молока.

— Зоя Петровна, пожалуйста, не томите уже, — не выдержала я. — Что за трагедия случилась?

— А то и случилось, Валечка, что Рита, когда ей исполнилось двенадцать, влюбилась в парня и сбежала с ним из дома. Разве это не трагедия? И больше уже Лена ее никогда не увидела! Вот!

Сказала как выстрелила.

— В двенадцать? Но почему? С кем?

— Никто ничего не знает до сих пор. Вот как в воду канула. Ее искали. Нашлись свидетели, которые видели их, когда они садились в московский поезд. Но тот поезд был какой-то несчастливый. Там женщина одна умерла, молодая, беременная. У нее внутреннее кровотечение началось. Словом, не успели спасти. И проводница пропала. Потом, правда, ее нашли. Вернее, ее труп. На насыпи. Кто-то убил ее. Может, муж той беременной, есть свидетели, которые якобы видели ссору между ошалевшим от горя мужем женщины и проводницей. Вроде бы она слишком поздно сообщила начальнику поезда об умирающей женщине. Я сама лично читала про это в газете, но чем все это закончилось, я так и не узнала. Так вот, больше про Риту мы с Леной не слышали. Она как в воду канула. Я знаю, что ее искали, долго и упорно. Думаю, что и папаша ее подключился, Лена постоянно с кем-то созванивалась, куда-то ездила, вернее, не куда-то, а точно знаю куда — в морги на опознания. Возвращалась белая, полумертвая и всегда говорила одно и то же, к счастью: не она.

А примерно через полгода она рассказала мне, как на крыльцо детского дома кто-то подкинул маленькую девочку. Такую хорошенькую! Она сказала еще, что хочет удочерить ее. Но потом передумала. Сказала, что это ответственность большая. Что она Риту упустила и что боится, что снова недоглядит. Но девочку эту она очень любила, баловала ее, часто сюда, к себе домой, забирала. Тебя, Валечка. Вот как сердцем чувствовала, что кровиночка ты ее!

— Вы действительно считаете, что я — дочка Риты Соленой? — усмехнулась я. — Но как такое возможно?

— Знаешь что, моя дорогая девочка, никто бы никогда и не подумал, что у Риты, школьницы, родилась дочь. Будь ей хотя бы пятнадцать-семнадцать, Лена бы и сама предположила, что ребеночек на ступенях детского дома — подарочек сбежавшей дочурки, типа в подоле принесла. Да разве ж могло нам с ней тогда прийти в голову, что этот ребенок рожден тоже, по сути, ребенком?

— И как же потом догадались? Почему решили, что я — ее дочка?

— А это еще одна история, причем некрасивая, неприличная, просто отвратительная!

Зоя Петровна тяжело вздохнула.

— Мы всем селом хоронили Леночку. Она рано умерла, ей слегка за сорок было. А сколько ее друзей, коллег из города приехало! А воспитанников! Я, конечно, все Риту ждала, думаю, если жива, то, может, узнала о смерти матери. Но она так и не появилась.

На поминках наши, местные, конечно же, поднимали вопрос о том, кому останется этот дом, кто наследник? Риты-то нет, родственников тоже никаких. Ни братьев, ни сестер, вообще никого! И вдруг один человек, один из воспитанников, его зовут Саша Пономарев, прямо за столом, в присутствии большого количества людей, и говорит, что его отец, нотариус, заверил завещание Елены Николаевны, в котором говорится, что все ее имущество вместе с домом и средствами переходят в собственность Валентины Соленой.

Она выразительно посмотрела на меня, сделала паузу, чтобы я все это осмыслила, после чего продолжила свой рассказ:

— Знаете, все как-то даже успокоились. Многие же знали, как она любила Валечку, поэтому никто и не удивился. Причем опекуном по достижении тобой, Валя, совершеннолетнего возраста была назначена я. Она очень доверяла мне. Казалось бы, все нормально. Правда, завещания-то я никогда не видела, а только вот слышала, на поминках, понимаете, да? И вдруг буквально через неделю вижу рядом с Леночкиным домом машину, каких-то людей. Я, понятное дело, выхожу, спрашиваю, кто вы такие и что вам нужно, и тут ко мне подходит девушка, высокая, красивая, с наглыми глазами, и говорит, что она — дочка Елены Соленой, что ее зовут Маргарита. Я смотрю на нее и не верю своим глазам! Точно — Ритка! Повзрослевшая, конечно, но я ее узнала. Я сказала ей, что рада тому, что она жива и здорова. Спрашиваю, что она здесь делает, в этом доме. Останется ли она тут жить? Мне же нужно было понять, что здесь вообще происходит. А она меня тоже узнала. «Теть Зой, — говорит, — я дом продаю. Вот — покупатели». Ну, я ей тогда и говорю, мол, дом по наследству перешел к воспитаннице Лениной, Валечке Соленой. Так что продавать его нельзя. Ты, говорю, не имеешь на это права. Существует завещание.

«Не воспитанница это ее, а внучка, — вдруг произносит Рита и, смотрю, плачет! — Так что, теть Зоя, наш с ней это дом, понятно? Вот дом продам, Валю заберу, и уедем мы в Москву жить». Я в шоке! Спрашиваю, как же это получилось, что она родила. Где? Когда? От кого? Она сказала, что уехала из дома уже беременная. В Москву они с парнем своим отправились. Я подумала тогда: правду, значит, свидетели тогда говорили, что видели ее в том московском поезде. Вы не представляете себе, что тогда со мной было… Я так распереживалась! Завалила ее вопросами. Мне удалось узнать немногое. Родила она прямо в квартире, которую они снимали с этим парнем ли, мужчиной, не знаю. Парень этот исчез, она вернулась с ребенком домой, в С., подкинула ребенка в детский дом, зная, что девочка, оказавшаяся в руках Елены Николаевны Соленой, никогда не пропадет. И уехала. Даже не повидавшись с матерью и не сообщив ей о том, что девочка — внучка Лены.

— Но почему она даже записки не оставила? — спросила я, возмущенная поступком своей матери-кукушки.

— Да потому что она, эта Коблер… — Ерема на выдохе грязно выругался.

Зоя Петровна, обыкновенная деревенская жительница, и не такое слышавшая, вероятно, от местных мужиков, на это лишь утвердительно кивнула, соглашаясь с этой точной, меткой характеристикой.

— А вы думаете, я у нее не спрашивала об этом? Как ты могла подкинуть собственной матери внучку и не сообщить ей об этом?

— Позора меньше, — ответила она мне. — К тому же я думала, что она догадается или почувствует, что это ее кровь.

А ведь она и почувствовала!

— Что с домом? — спросила я, конечно же, не как потенциальная хозяйка, собственница, а просто как жаждущая продолжения рассказа слушательница.

— Она продала его. Не знаю, где она раздобыла документ на собственность, может, подкупила кого, может, ей помог кто. Для меня это до сих пор загадка. Люди, которые купили этот дом, вполне приличные, работящие, они сказали, что с документами все в порядке. Однако я все это дело так не оставила. Я пошла к своему знакомому адвокату, попросила его выяснить, чистая ли была сделка. То, что я узнала, бывает только в кино. Оказывается, помимо свидетельства на собственность, того самого подлинного документа на имя Соленой Елены Николаевны, который я прибрала сразу же после смерти Лены и который до сих пор хранится у меня в комоде, я вам сейчас его покажу… — Зоя Петровна извлекла из ящика комода явно приготовленный заранее документ и положила на стол, — …существовал и другой, на имя, вы не поверите, какой-то там Марии Ереминой! И вот эта Мария Еремина и продала моим теперешним соседям, Никифоровым, дом! Вот такие дела, Валечка.