Аркаша посмотрел на генерала. Аристов, как мог, скрывал возбуждение, однако оно прорывалось в нетерпеливых движениях и в алчном блеске глаз. Крупье достал новую колоду, показал игрокам, что она не распечатана, как и все предыдущие, и отрезал ножницами самый край, после чего вытащил колоду и, показав ее вновь, принялся тасовать.

Григорий Васильевич внимательно следил за быстрыми руками банкомета. Своими движениями он напоминал искусного фокусника, и генерал без злобы подумал о том, что обладатель таких пальцев непременно должен посидеть в кутузке.

Карты розданы. Григорий Васильевич взял их не сразу, в дверях опять появился адъютант, и он подумал о том, что его чрезмерно старательный подчиненный на этот раз спугнет нужную масть.

Сохраняя на лице полнейшую беспечность, генерал собрал карты в небольшую стопку и приоткрыл первую из них. Настроение упало мгновенно, как только его глаза натолкнулись на червовую восьмерку; вторая карта была и того хуже — семерка треф. Третью карту он открыл после паузы, наивно полагая, что карточный бог преподнес ему сюрприз в виде козырного туза. Но чуда не случилось: на него издевательски смотрела шестерка пик. «За такую раздачу руки оторвать следовало бы!» — подумал Аристов, посмотрев на холеные пальцы крупье, и, поймав на себе изучающий взгляд Аркаши, улыбнулся одними краешками губ.

Эту партию он проиграл вчистую, лишившись выставленных тридцати тысяч. В иное время он стал бы добиваться полной победы или абсолютного поражения, но сейчас решил поступить благоразумнее. Аристов поднялся из-за стола, поблагодарил присутствующих за компанию и победно перешел в зал, унося с собой выигрыш едва ли не в четверть миллиона.

Посмотрев хмуро на адъютанта, застывшего в почтении у самых дверей, он дал себе слово никогда более не брать его с собой в особняк Гагариных.

* * *

Показались кулаковские дома — длинные каменные строения барачного типа. Именно в них находилась городская ночлежка.

— С Богом! — произнес Влас Ксенофонтов и, сняв уставную фуражку, неожиданно для самого себя, перекрестился.

Городовые и жандармы, выстроившись в цепь, стараясь не шуметь, двинулись к ночлежным домам.

Откуда-то сверху раздался залихватский свист, и тишину разодрал хриплый бас:

— Полиция!

Мгновенно распахнулись окна первого этажа, озабоченно лязгнув шпингалетами. В некоторых местах брызнуло на камни разбитое стекло, и на землю, почти одновременно, прыгнуло три человека.

— Стоять! — орали полицейские.

Двоих скрутили сразу и, жестоко заломив руки к самому затылку, поволокли в сторону. Третий лихо пробежал через площадь и свернул за угол. Однако налетел на вторую цепь и был мгновенно задержан.

Полицейские ворвались в коридоры, быстро разбежались по комнатам.

— Двери не закрывать!

— Ну и вонища у вас, братцы! — переступил порог кулаковского дома Ксенофонтов, затыкая нос. — Чем вы здесь дышите?

— Это тебе, барин, не гостиница «Метрополь», а ночлежка, — вежливо заметил старик лет шестидесяти, в приветствии приподняв ветхую, в дырах, шляпу. — Прошу прощения.

— Никого не выпускать, — распорядился Ксенофонтов.

В кулаковских домах он был не впервые, а потому прекрасно знал, что едва ли не в каждой комнате его мог поджидать неприятный сюрприз. Даже за самой благообразной физиономией может прятаться убийца.

— Проверьте у этого философа документы, — распорядился Ксенофонтов.

— Только вы ошибаетесь, ваше благородие. Не философ, а художник!

— Вот как? — не удивился Ксенофонтов.

На Хитровке порой встречаются весьма любопытные экземпляры.

— Он не врет, — выглянула из соседней комнаты женщина лет пятидесяти. Лицо помятое, словно после зимней спячки, но, как это порой случается, оно по-прежнему продолжало нести остатки былой красоты. — Его картина в Третьяковке висит, голую бабу нарисовал.

— Есть такое дело, — с достоинством отвечал «художник», выставив вперед подбородок. — Если бы вы только знали, какие женщины мне позировали. — «Художник» в восхищении закатил глаза. — Какие это были натуры! Но лучших из них я находил знаете где?.. Ни за что не поверите… В домах терпимости! Да, было время, господа!

— Гоните его в шею! — распорядился Ксенофонтов.

— Позвольте! — протестующе выкрикнул «художник» уже у дверей, выпроваживаемый во двор крепкими полицейскими.

— Не забывайте заглядывать за перегородки, если где и прячут эти мерзавцы награбленное, так это только там. Вытряхните все как следует! — прокричал Ксенофонтов в лицо подвернувшемуся околоточному.

— Слушаюсь, господин начальник! — отозвался полицейский.

— Чего орешь, дьявол! Постояльцев разбуди! Смотреть всюду! — Быстрым шагом Ксенофонтов шел по коридору. — Ничего не пропускать! Печки, чуланы, заглядывать под нары, никому не верить на доброе слово. Документы спрашивать у всех, если нет, гоните в участки, а там, в уголовной полиции, разберутся, что к чему! — строго напутствовал Влас Ксенофонтов. — Я эту клоаку повыведу! — размахивал он перстом.

Из комнат выглядывали недовольные и раздосадованные физиономии, заросшие, с давно не чесанными волосьями. Можно было не сомневаться, что они собирались здесь по ночам со всей Москвы, чтобы утром разбежаться по своим привычным местам, где они зарабатывали на хлебушек, — на базары, на многолюдные перекрестки, к папертям величественных соборов.

Ксенофонтов в сопровождении трех рослых городовых, которые были при нем, словно рынды при великом князе, заглядывал в каждую комнату и уверенно распоряжался:

— Под нары заглядывайте! Бандюги могут там прятаться. Ну чего застыли? — кричал он на поотставших полицейских. — Их вынюхивать нужно. Не видите, что ли, они, как тараканы, по щелям разбежались!

Полицейские, проявляя завидную расторопность, бухались под нары и вытягивали из-под них затаившихся беспаспортников.

— А ну давай сюда! Ишь ты, запрятался!

Одна из комнат была особенно многолюдна: в три ряда были установлены нары, на которых размещалось десятка три бродяг. На лавках сидело по трое постояльцев, да огромное количество нищих лежало на полу. Нельзя было ступить даже шагу, чтобы не наступить кому-то на руку или живот.

С верхних нар, оскалившись щербатым ртом, на Ксенофонтова дохнул зловонием косматый мужчина лет сорока. Он был на редкость безобразен, лицо от налипшей грязи почти не разобрать.

— Пришли, кровопийцы! — громогласно возмутился он. — Нет от вас никакого спасения! Только и делают, что честных людей тревожат.

— Это ты честный-то, Степка Костыль? — фыркнул Ксенофонтов, признав в постояльце ночлежки своего давнего знакомого. — Или твои безобразия на Красноворотской площади не в счет?

Степка Костыль сконфузился жутко, стрельнул взглядом на вошедших городовых, после чего достойно отвечал: