— Ваше сиятельство, я понимаю, но…

— Вот и славно, Вольдемар, вот и славно!

Голос Аристова слегка потеплел. Ему определенно везло. Неплохое завершение рабочего дня. Как и всякий азартный игрок, Григорий Васильевич был очень суеверным, он нисколько не сомневался в том, что Вольдемар, стоящий истуканом за его спиной, способен спугнуть желанную удачу. А потому его следовало отправить как можно дальше от карточного стола.

— Вот что, голубчик, — Григорий Васильевич специально не открывал последнюю карту, опасаясь, что верный адъютант своим дурным взглядом способен изменить масть. Генерал посмотрит на нее тогда, когда убедится, что Вольдемар галопом побежал исполнять его распоряжение. — Сообщите, что я скоро буду… максимум через полчаса.

Теперь чертовщина ему была не страшна. Аристов осторожно принялся раздвигать карты. Боже, козырный туз! Генерал небрежно сложил карты и положил их на стол.

— За кем слово, господа? — как можно равнодушнее произнес Григорий Васильевич.

— За вами, господин генерал, — мгновенно отозвался Аркаша.

* * *

Назар щедро расплатился с извозчиком, сунув ему серебряный полтинник. Кучер, угрюмый малый лет тридцати, с черной, коротко стриженной бородой, с готовностью взял монету и протянул басовито:

— Благодарствую, ваше скородие!

Храп едва усмехнулся. Подобная фраза подошла бы в том случае, если б он подъезжал к парадному подъезду «Метрополя» в безукоризненном костюме английского покроя, в сопровождении очаровательной дамы, одетой в белое длинное зауженное платье и непременно с дымчатой вуалью, таинственно закрывающей прекрасное личико. Но Назар приехал в самое сердце Хитровки. И шел не по банкетному залу, заставленному столиками из красного дерева, которые ломились от многочисленных яств, а по торговой площади, заваленной хламом. На нем был старенький пиджак, изрядно помятые брюки. Было ясно, что он приехал сюда не с великосветского бала.

Однако в словах кучера не было даже намека на насмешку. Он прекрасно понимал, что везет не сиятельного князя, а матерого грабителя, возвращающегося с дела. Но за пожалованный полтинник готов был назвать храпа даже «ваше императорское высочество».

— Ты вот что, кучер, места здесь глухие, зашибить могут. Если кто своеволие чинить станет, скажешь, что Назарушку подвозил.

— Спасибо, мил человек, — поклонился кучер, — непременно сошлюсь. Ну, пошла, милая! — Он развернул пролетку в противоположную сторону.

Лошадка весело зацокала копытами по пустынной площади.

Назар трижды постучал в дверь. Дверь распахнулась почти сразу. На пороге стоял Заноза и хмуро всматривался в темноту, но, узнав в госте своего, добродушно протянул:

— Назарушка, мил человек, проходи. Давненько не виделись.

Назар уверенно прошел в дом, слегка оттеснив не успевшего отойти в сторону Занозу, сердито стрельнул глазами по сидящим за длинным столом людям и заговорил:

— Собирайтесь, храпы! Через полчаса здесь жандармы будут!

— Как так?!

— Господин Аристов облаву решил сделать, — и, не дожидаясь ответа, через две ступеньки заспешил в комнаты старого Парамона. У самой двери он на мгновение застыл, но, преодолев сомнение, решительно постучал в дверь: — Парамон Мироныч, вставай! Сейчас здесь жандармы будут. Облава на Хитровку идет!

Дверь открылась: в проеме стоял старый Парамон в рубахе навыпуск, в широких черных шароварах.

— Ты чего мелешь-то, мерин сивый? — скорее добродушно, чем зло, произнес Парамон. — Какая такая облава? Слыхом не слыхивал. Или ты хочешь сказать, что знаешь больше, чем я?

Едва ли не в каждом околотке у старого Парамона были куплены люди, имелись таковые и в полицейском департаменте. И порой о предстоящей облаве он узнавал даже раньше, чем начальники участков. Конечно, такая дружба стоила больших денег, но старик рассуждал здраво — безопасность всегда стоит недешево.

— Совсем нет, Парамон Мироныч, да только об этом Савелий Николаевич дознался, — слегка смущаясь, протянул Назар.

Старик изменился в лице.

— Вот как? — И, повернувшись в комнату, крикнул: — Дуня, собирайся. Уходить надобно! Да золотишко прихвати. А то, что останется, припрячь как следует. А то я знаю этих жандармов! Так обчистят, что потом с голой задницей ходить придется. А вы что встали? — повернулся он к храпам, стоявшим у лестницы. — Разбежались по домам, предупредите всех, кого сможете. Да пусть добро подальше попрячут. А ты ступай, Назарушка, ступай себе. Предупреди катранщиков да ростовщиков, вот кому более всех бояться следует.

Через несколько минут Хитровка напоминала потревоженный улей: в гостиницах захлопали двери; кто-то истошно матерился в ночь; храпы покрикивали на нерадивых и запугивали ростовщиков; какая-то хрипатая тетка громко звала Маньку, а заботливый девичий голосок просил Петюню не позабыть взять с собой подштанники.

Старик Парамон закрыл входную дверь, осмотрелся и, убедившись, что чужих глаз в доме нет, оттянул одну половицу и вытащил из-под пола небольшой потертый саквояж. В длинном плаще, в шляпе и с саквояжем в руке он напоминал фельдшера, оказавшегося в трущобах по долгу службы. Подумав, открыл саквояж. В глаза ударил блеск бриллиантов, который был умножен многократно колыханием свечей. Парамон взял подсвечник и поднес пламя поближе. Минуты две он наслаждался великолепной игрой света, многократно надломленного гранями бриллиантов. После чего бережно щелкнул застежками и бодро крикнул:

— Дуняша, радость моя! Где же ты?!

Евдокию было не узнать: в светло-голубом строгом приталенном платье, выгодно подчеркивающем ее стройную фигуру, она напоминала фрейлину государыни. И каждый, кто перешагнул бы в этот момент порог дома Парамона, невольно задал бы себе вопрос: «Что делает на Хитровке столбовая дворянка?»

— Я здесь, Парамон, — произнесла девушка, спускаясь по лестнице. Левой рукой она осторожно придерживала платье, правая скользила по перилам.

Парамон открыл дверцу чулана.

— Сюда, Дуняша, да не мешкай! Время торопит. — Он взял со стола подсвечник и посветил в самый угол. Здесь была встроена еще одна дверь. Тайная. Ее невозможно было увидеть снаружи, если только не знать о ней.

Парамон немного постоял. Перекрестился трижды и, поклонившись, произнес:

— С Богом!

Старик толкнул рукой потайную дверь. В чулан дохнуло застойной сыростью и холодом. Пламя свечей выхватило в темноте высокий, в человеческий рост, потайной лаз. Своды были выложены темно-красным кирпичом, изрядно посеревшим от времени.

Наверняка он был вырыт в давние времена одним из московских государей, чтобы в случае возможной смуты удалиться вместе со всем семейством далеко за пределы крепостных стен. Со временем он был забыт, частично засыпан, а то, что от него осталось, держалось Парамоном в большой тайне.