— У Данилки Пестрякова.

— Если хочешь — в общежитие устрою.

— Да нет, пока не надо.

Майский понял, молодой Сыромолотов надеется на возвращение под родительский кров.

— Вот еще что. Работа тебе нравится?

— Скучная. Все писанина.

— Отчего бы тебе, Яков Егорович, не подучиться немного? Например, механиком стать, а? Пока молодой, учиться надо. Нам специалисты, да особенно свои, очень нужны.

— С большим удовольствием стал бы учиться, Александр Васильич. Только где? У нас тут, сами знаете, кроме школы ничего нет.

— В Златогорске есть. Федю отправляю туда скоро. Могу и тебя устроить в техникум.

— Очень буду вам благодарен. Я бы старался, честное комсомольское.

— Вот, кстати, напомнил. Скажи Петру Каргаполову, пусть заготовит характеристики на тебя и на Федю. Ну, а о том, что вы церковь громили, можно не писать.

Вечером Слепов и Майский обошли несколько старательских домов, тех, где хозяева не вышли в этот день на работу. Встречали их не очень приветливо, разговаривали неохотно, а кое-где даже с откровенной злобой. Но директор и секретарь партячейки не смущались. Приветливо здоровались, интересовались семейными делами, а уж после такой прелюдии кто-нибудь из них как бы случайно спрашивал:

— Ты чего это, Тимофей Семенович, на работе сегодня не был? Не прихворнул ли?

Хозяин неопределенно крякал в кулак и, отводя глаза, отвечал:

— Поясница вот разболелась. Встал поутру — ни согнуться, ни разогнуться. Ну, думаю, отлежаться надо, авось полегчает.

— И как? Лучше стало?

— Вроде бы полегчало. Кашель да чахотка — не своя охотка.

— Верно, верно. Может, доктору показаться?

— Да нет, бог даст, обойдется. Завтра на работу надо бы.

— Ты не торопись, Тимофей Семенович, лучше вылежаться.

— Нет, завтра пойду, — начинал упорствовать хозяин. — Нечего бока-то пролеживать.

Но не каждого старателя удавалось уговорить так просто. В одной избе их даже не пустили на порог. Хозяин, выйдя на крылечко, заорал:

— Чего пришли? Чего надо? На работу звать? И до вас были, звали. Уймите сначала этих паршивых сопляков, что в церкви безобразничали, а потом и зовите. Думаете, власть, так я и испугался? Плевать мне на то, что вы власть. И вам не все дозволено.

— Не шуми, Селезнев, не шуми, — спокойно сказал Слепов. — Тебя никто не пугает, и ты не пугай. Давай говорить о деле. Завтра выходи на работу…

— Ты мне не указ. Хочу выйду, а захочу — нет.

— Не выйдешь — в прогульщики попадешь.

— Чего это, чего?

— В прогульщики, говорю, попадешь. Ты подумай. Неприятности будут.

— Опять стращаешь? А еще партейный. Нас уж много стращали, да мы ничего, не пужливые. Скажи лучше: уймете свою комсомолию? Совсем распоясались. Головы им поотрывать мало.

— Ну, насчет голов ты зря, Селезнев, но за безобразия в церкви мы виновных накажем. А на работу завтра выходи, слышишь, Селезнев?

Утром почти все старатели вышли на работу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Весна незаметно переходила в лето. Давно отцвела черемуха, луга затянулись молодой травой, яркой и шелковистой. В поймах извилистой речки с утра до вечера стоял неумолкаемый птичий гомон: пернатые устраивали свои гнезда.

Зареченские ребятишки, закончив школьные занятия, весь день пропадали теперь на реке: ловили рыбу, а наиболее храбрые и купались.

С наступлением тепла работы на прииске оживились. Заканчивалась реконструкция двух главных шахт: «Золотой розы» и «Таежной». Даже на «Комсомольской» было кое-что сделано. Собранная драга покачивалась на воде, как громадный невиданный корабль. Посмотреть на диковинное сооружение находилось много охотников, приходили даже старатели с соседних приисков — молва о зареченской драге успела разлететься далеко. Люди садились на берегу котлована, курили, вели неторопливые разговоры. Каждому хотелось своими глазами увидеть драгу в работе. Но она пока молчала, и старатели, разочарованные, уходили.

Директор прииска теперь почти ежедневно бывал на драге. Тарасенко не выказывал особой радости по поводу частых наездов Майского, но ему нравилось внимание, которое он оказывает драге. Остап Игнатьевич понял, что директор в новом деле мало что смыслит, но деликатно не показывал этого. Скупой на слова, он давал короткие и точные пояснения, знакомил с устройством драги и всем циклом ее работы.

С наступлением лета Александр Васильевич заходил в контору лишь по утрам, а день проводил на шахтах. Домой возвращался, едва держась на ногах от усталости. Елена кормила его обедом, который часто бывал и ужином, расспрашивала о делах. Александр Васильевич привык делиться с женой своими заботами. Елена старалась помочь ему дельным советом.

— Я только теперь понял, как хорошо иметь жену-инженера, — шутил Майский. — Всегда обеспечена консультация на дому.

— Не очень-то радуйся, Сашок. Пожалуй, скоро мне будет не до консультаций.

Александр Васильевич вопросительно посмотрел на жену.

— Объясни, пожалуйста.

Лицо Елены покрыл легкий румянец.

— Как тебе сказать… Ну, словом, у нас будет ребенок, — она с беспокойством следила за выражением лица мужа.

— Правда?! Аленка, правда? — Майский бросил ложку. Его глаза заблестели. — Ты серьезно?

— Будет ребенок, — теперь уже спокойно повторила она. — Ты рад? Скажи, рад, да?

— Ой, Аленка, а как же? Ведь я сплю и вижу сына или дочь, мне все равно. Веришь ли, вот иду по Зареченску, вижу: ребятишки играют. Славные такие. И думаю: у меня тоже будут дети, и они тоже будут играть. А кто у нас родится, сын или дочь?

— Глупый, — счастливо рассмеялась Елена. — Откуда мне знать? А тебе бы кого хотелось?

— Право не знаю. Пусть будет сын, пусть будет дочь. А… ты не боишься?

Жена глубоко вздохнула.

— Немножко боюсь. Говорят, родить трудно.

— Ты не бойся, Аленка. Тысячи женщин родят — и ничего.

— А вот когда я родилась, мама умерла…

— Не надо мрачных мыслей.

Александр Васильевич бросился к жене, подхватил ее сильными руками и закружился по комнате, приговаривая: — У нас будет сын! У нас будет дочь!

— Тише! Сумасшедший. Переполошишь людей.

— А чего тише! Пусть все знают. Люди-и-и-и! У нас будет ребенок.

— Перестань дурачиться, слышишь? Я рассержусь.

Майский бережно опустил жену на стул.

— Когда это будет, Аленка?

— Наверное, осенью. В сентябре.

— Надо придумать имя. Два. Мальчику и девочке.

— Придумывай, — глаза Елены смеялись. — А сейчас давай пить чай. Оля принесла банку земляничного варенья. Хочешь?

— С превеликим удовольствием. Вообще-то по такому случаю я бы и вина выпил. А ты ей, то есть Ольге Михайловне, сказала?

— Нет еще, тебе первому.

— Ты и Оле скажи. Она женщина опытная.

— Хорошо, скажу, и довольно об этом. Все еще впереди.

— Не знаю, что там будет впереди, но я рад, Аленка, потому что мечтал о таком дне. Представляешь: прихожу домой, а в кроватке карапуз…

— И говорит: здравствуй, отец! Докладывай,