А потом она прочла записку:

«ПочемУ дядя папа Ушел в пещерУ без тебя? Он же всегда тебя брал».

Зоя не знала, что ему ответить.

Она немного оттянула время, сказав:

– Мне нечем писать, козявка.

Джона прошлепал от двери, а потом вернулся. Он закатил что-то под дверь: узенькую черную ручку на серебряной цепочке из шариков. Похоже, он сорвал ее у окошка в банке. Но пусть об этом с ним поговорит мама.

Она прижала бумагу к двери.

«Не знаю, почему он меня не взял. Я об этом думала, много – даже больше, чем о том, зачем купила такую уродскую машину. Может, папе было грустно? Или, может, он решил, что та пещера мне не по зубам?»

Они продолжили подсовывать листок под дверь. Джона перестал его складывать, что вроде бы показывало, что он перед ней раскрывается.

«ПочемУ дяде папе было грУстно?»

«Может, из-за денег. Не из-за тебя, меня или мамы. Он нас любил. ЛЮБИЛ, ЛЮБИЛ».

Ответа не было. Зоя не понимала, закончен ли этот разговор. В груди у нее что-то садняще потрескивало, словно статический заряд.

Листок наконец вернулся. Джона снова миллион раз его сложил.

«ПочемУ мы оставили его там внизУ? – говорилось там. – Это Ужасно, и я волнУюсь, что емУ холодно».

Зоя перевернула листок. Вторая сторона была чистой, но от множества изгибов начала рваться. Она написала еще одну записку. Она давала обещание Джоне – и себе. Она ни на секунду не задумывалась. Слова просто вылетели из нее.

«Козявка, – написала она. – Я заставлю полицейских найти папино тело – или сама спущусь в ту пещеру и его найду. Клянусь всем святым. И если я не смогу сама достать оттуда папу, я по крайней мере позабочусь, чтобы ему не было холодно. Я ОТНЕСУ ЕМУ ОДЕЯЛО».

Она написала это огромными буквами и даже поставила подпись, дату и нарисовала себя как супермена в плаще и с большими бицепсами.

Джона открыл дверь с радостным и смущенным видом. Глядя ему за спину, Зоя заметила, что он так энергично прыгал на своей божьей коровке, что кровать отъехала от стены.

* * *

Спустившись вниз, Зоя попросила Руфуса побыть с Джоной еще пару часов (ей было так стыдно за себя, что даже в глаза ему смотреть было трудно), а потом вышла из дома к Вэл, которая делала стойку на руках прямо на снегу. Вэл не допускала скуки даже на секунду.

Когда Вэл снова встала на ноги и вытерла ладони о джинсы, Зоя продемонстрировала ей листок, на котором переписывались они с Джоной. Вэл внимательно его прочла, переворачивая в нужных местах.

– Джона просто обалденный, – сказала Вэл. – Так бы и затискала его до смерти.

Зоя кивнула и прошла мимо нее к машине.

– Еду в полицейский участок, – объявила она. – Собираюсь потребовать, чтобы они достали папино тело. Хочешь со мной?

– Будет серьезная стычка? – уточнила Вэл.

– Очень может быть, – подтвердила Зоя.

– Тогда решительно хочу с тобой.

В машине они не разговаривали, а только по очереди меняли настройки радиоприемника. Зоя была вся в музыке в стиле кантри, а Вэл нравилась станция, которая запускала одни и те же четыре поп-хита снова и снова, словно какой-то эксперимент психологов. Тот же ландшафт, который по дороге домой казался таким ярким и веселым, сейчас плыл за окнами безнадежной и мертвой картиной.

Зоя припарковалась у отделения полиции и проделала тот самый «глубокий очистительный вздох», о котором вечно твердила ее мать.

– Что мне надо делать там? – спросила Вэл. – Можно играть роль? Можно импровизировать?

– Просто будь моим другом и не дай меня арестовать, – попросила Зоя.

Вэл скорчила недовольную рожицу.

– А если я захочу, чтобы арестовали меня? – осведомилась она.

– Ради этого приедем сюда в другой раз, – пообещала Зоя. – С костюмами и прочим. Годится?

– Вполне.

Они с Вэл ударили по рукам. Они делали вид, что хай-файв – это ирония, но на самом деле им просто нравилось хлопать друг друга по ладони. Один-единственный раз они попробовали стукнуться кулачками, но обеим не захотелось изображать идиотский звук взрыва.

В отделении царила суета, но тот единственный полисмен, который Зое нравился, Брайан Вилкомерсон, увидев подруг, встал из-за своего стола. Видимо, он почувствовал исходящую от них напряженность – словно дымовой след.

– Вы насчет Стэна Мэнггольда? – спросил он, не успели Зоя с Вэл даже подойти к его столу. – Потому что…

Стэн Мэнггольд! Зоя уже давно не вспоминала об этом маньяке, и теперь его имя выбило ее из колеи.

– Нет, – сказала она, – о Стэне позаботятся.

К счастью, Брайан не стал уточнять, что она имеет в виду. Что бы она могла ответить? «Вы, ребята, свой шанс упустили. Теперь мой парень заберет его в ад».

– Это важнее, – поспешно добавила Зоя. – Это насчет моего отца.

Она сказала Брайану, что не хочет разговаривать с начальником отделения Лыссино, назвав его «тем противным беременным».

Брайан поджал губы, чтобы спрятать улыбку.

– Может, вы с подругой посидите со мной минутку? – предложил он.

Он указал на два зеленых стула около своего стола. Зоя слышала, как Лыссино у себя в кабинете шумно разворачивает сэндвич и со смехом обсуждает по телефону что-то, скорее всего не относящееся к полицейским делам.

Брайан пожал Вэл руку. Далеко не все так уважительно обращались с подростками. К тому же Брайан не демонстрировал той гаммы снисходительных эмоций, которые проявляли практически все взрослые при знакомстве с Вэл. Сначала они замечали наполовину выбритую голову с оранжевыми прядями и кривились, словно проезжали мимо разбившегося на шоссе автомобиля. Потом они осознавали, насколько Вэл красивая. И, наконец, морща лоб, они пытались понять, зачем это такой хорошенькой девушке вздумалось… бла-бла-бла. Вэл это не задевало. Она относилась к людям так, как Зоя – к призам: они были одновременно нелепые и обалденные, и можно было только собирать коллекцию из самых клевых.

Короче, Зоя была рада, что Брайан просто протянул руку, поздоровался и не стал смотреть на ее подругу, как на некий Объект Интереса. Она уже раньше мысленно поставила напротив его имени плюсик и теперь прибавила второй, с восклицательным знаком.

– Привет, я сержант Вилкомерсон, – сказал он.

– А я Вэл, – отозвалась она. – Я Зоин адвокат.

Услышав это, Брайан чуть наклонил голову, но ничего говорить не стал.

Теперь, когда Зоя сидела за столом напротив подавшегося вперед участливого слушателя, она обнаружила, что ей больше не хочется орать и угрожать. Ей хотелось, чтобы ее услышали и приняли всерьез. Она пыталась не нервничать в шумной повседневности отделения полиции: рация пищала, какой-то младенец плакал, полисмены стучали по клавиатурам. Труднее всего оказалось отрешиться от голоса болтавшего по телефону Лыссино, который кого-то передразнивал, полагая это смешным. От звука его голоса ее затошнило.