– Это могла быть и женщина, – наконец сказал Брунетти.

И рассказал Гриффони о похищении телефонной книги Флавии и о том, как незнакомка позвонила одной из ее подруг-парижанок.

Клаудиа посмотрела на него с удивлением, потом повернулась, чтобы проконсультироваться у Циклопа. Скрестила ноги, и одна из ее туфель-лодочек на головокружительной шпильке съехала и повисла на пальце – вот-вот свалится. Клаудиа покачала туфелькой, очевидно, не замечая, что делает. Ну вот, сначала синьорина Элеттра со своим галстуком, теперь эта туфля! Интересно, что бы предпринял Петрарка, если бы его Лаура носила такие туфли или темный галстук? Посвятил бы им сонет? Или отвернулся, дабы не видеть этого непотребства?

Заявление Гриффони застало комиссара за сочинением третьей строки сонета, воспевающего дамскую туфельку.

– Полагаю, это возможно.

Брунетти перестал искать рифму для слова scarpa[68], но ничуть не расстроился: слово arpa[69] не способствовало выражению столь глубоких чувств, хотя и очень уместно смотрелось бы в сонете.

– Флавия Петрелли говорит, что именно поклонницы заставляют ее нервничать, потому что им что-то от нее нужно.

– Думаешь, это из-за ее прошлых сексуальных связей? – спросила Гриффони таким тоном, словно речь шла о цвете волос певицы.

– Не знаю, – ответил Брунетти. – Не представляю, как об этом рассуждают женщины.

Клаудиа вскинула брови.

– Это зависит от женщины, – сказала она и тут же добавила: – Если наш злоумышленник и правда дама, вряд ли она является типичной представительницей своего пола.

– Наверное, это так, – пошел на компромисс Брунетти.

– Я всего лишь хочу сказать, что мы не склонны к насилию, а эта особа – похоже, да. – Клаудиа отвела глаза от окна, словно пытаясь поймать ускользающую мысль. – Но получается у нее плохо, ты не находишь?

– То есть?

– Предположим, она толкнула девушку, – начала Клаудиа, – но доводить дело до логического конца не стала. Посмотрела на нее и ушла.

– Как это понимать? – спросил Брунетти.

Прежде чем ответить, Гриффони взглянула на него.

– Моя догадка: она не хотела убивать Франческу, собиралась лишь навредить ей или пригрозить. А может, внезапно передумала. Только Богу известно, что в голове у злоумышленницы!

Брунетти про себя отметил, как легко они с Гриффони в разговоре о нападавшем перешли на местоимения женского рода. Доказательств-то особых не было, только голос в телефонной трубке, услышанный подругой Флавии в Париже. А ведь это действительно могла быть какая-нибудь приятельница, которая хотела узнать, где сейчас синьора Петрелли.

Брунетти задумался. А не впадают ли они с коллегой в заблуждение, которое было весьма распространенным два прошедших столетия: причина странного поведения – «бешенство матки», истерия и невозможность найти себе мужчину?

– Схожу-ка я лучше домой – пообедаю, – сказал комиссар, вставая.

Гриффони посмотрела на наручные часы и тоже поднялась на ноги. Они спустились по лестнице вместе, Брунетти – без конца удивляясь тому, как легко она ступает на таких высоких каблуках. Сам он давно уже скатился бы по ступенькам либо шел бы по стеночке, аккуратно переставляя ноги. Какие все-таки талантливые создания – женщины…

За ленчем Брунетти думал о своем; согласиться с тем, что женщина может быть склонна к насилию, оказалось не так-то легко. Он встречал таких женщин в прошлом, нескольких даже арестовывал, но никогда не сталкивался с ними, так сказать, вне профессионального круга.

Домочадцы весело болтали, не замечая его молчаливости. Сначала они ели чечевицу с салями и засахаренной смородиной, потом – рулет из телятины, начиненный копченой колбасой, не слишком перченой. Брунетти очень любил чечевицу, но всего лишь разок сказал Паоле, как сегодня все вкусно, и снова погрузился в осмысление того, что ему представлялось оксюмороном – жестокая женщина.

Крем-карамель он съел и… впервые не попросил добавки. Паола предложила принести кофе в гостиную или на террасу, если, по его мнению, там достаточно тепло.

Но было холодно, и Брунетти расположился в гостиной на диване, мысленно обратившись к литературе. Когда через несколько минут к нему присоединилась Паола с двумя чашечками кофе на деревянном подносе, комиссар спросил:

– Мне нужен пример жестокой литературной героини. Что тебе приходит в голову?

– Жестокой? – переспросила Паола. – Вплоть до убийства или просто жестокой?

– Первый вариант предпочтительнее, – ответил Брунетти, беря свой кофе.

Паола положила в кофе сахар, отошла к окну и стала смотреть на колокольню. Несколько раз провернула ложечку в чашке, размешивая, потом еще и еще, пока этот звук не начал действовать Брунетти на нервы. Он уже хотел попросить жену перестать, но тут она повернулась к нему со словами:

– Тэсс из рода д’Эрбервиллей – первое, что приходит мне в голову. Но, видит бог, у нее были на то причины! – Паола поднесла чашку к губам, затем вернула ее на блюдце, так и не надпив. – Еще – миссис Рочестер, но она сумасшедшая. Еще, думаю, у Бальзака полным-полно таких героинь, но я очень давно его не перечитывала и сейчас не вспомню. У русских классиков и у немцев тоже есть примеры. Но опять-таки мне ничего не вспоминается.

Она наконец пригубила кофе и произнесла:

– А что у Данте? Ты в нем разбираешься лучше, чем я.

Брунетти заглянул в собственную чашку, молясь о том, чтобы жена не заметила на его лице румянец удивления и удовольствия. Вот так комплимент! Он разбирается лучше, когда речь идет о литературе? Брунетти удобнее устроился на диване, скрестив ноги.

– Нет, не вспоминается ни одного примера, – ответил он будничным тоном. – Франческа попала во второй круг ада за супружескую измену, Таис – в восьмой, к льстецам. Горгона Медуза и гарпии, думаю, не в счет.

А ведь это интересно… Он забыл об этом или никогда не задумывался – что Данте не так уж и суров с женщинами. Конечно, он был из тех, кто любил женщину, с которой был едва знаком, и Брунетти не стал озвучивать эту мысль в присутствии Паолы, дабы уберечь от критики еще один столп итальянской культуры.

– Он защищает женщин. Иначе зачем карать сводников и соблазнителей?

Паола приблизилась и поставила чашку на поднос.

– Никого больше не вспомнила? – спросил Брунетти.

– В литературе много женщин, которые очень дурно поступали с окружающими. К примеру, у Диккенса. – Она вскинула руку, как Мадонна с картины «Благовещение», виденной ими в Уффици. И тихонько вздохнула – как, возможно, и Пресвятая Дева в тот момент. – В Холодном доме есть горничная-француженка…