– Вот с этим-то все и плохо, – сказала синьорина Элеттра. – Их санкционировали вы.

– А-а! – Брунетти слегка растянул это восклицание, давая себе время оценить последствия. Он посмотрел на секретаршу, но она тут же отвела взгляд. – И в главном управлении, в Риме, теперь есть сведения об офицере, который отработал восемьдесят часов за неделю? – спросил он.

– Да, – ответила синьорина Элеттра, старательно глядя мимо него.

– И если эти цифры привлекут чье-то внимание, о чем этот человек подумает?

Она незамедлительно ответила:

– Он подумает, что, кто бы ни разрешил Альвизе столько работать, он получит свою долю.

Если бы Брунетти работал в Риме, он, наверное, пришел бы к такому же умозаключению. И не только в Риме. Да где угодно!

– Выходит, Скарпа одним выстрелом убивает двух зайцев. Столичное начальство уличает Альвизе в заведомом обмане, а меня – в попустительстве, и кому интересно, брал я у подчиненного деньги или нет? Иначе зачем бы мне в это ввязываться?

Синьорина Элеттра, конечно, уже все поняла и теперь представляла себе газетные заголовки вроде: «Коррупция есть не только на Юге», «Премирован за избиение мирного манифестанта»…

Секретарша стала что-то подсчитывать на пальцах.

– Что? – спросил Брунетти.

– Считаю, сколько дней осталось до зарплаты, – сказала она.

– Семь, – ответил Брунетти, экономя ее время. – А при чем тут это?

Можно было подумать, будто молодая женщина смотрит сквозь него.

– Пытаюсь придумать, как все это исправить, – проговорила она наконец.

– Можно сказать, что у меня был нервный срыв, – предложил Брунетти. – Тогда что бы я ни натворил, я не виноват.

С таким же успехом он мог бы и промолчать. Синьорина Элеттра еще какое-то время смотрела в пространство, потом развернулась к компьютеру и быстро напечатала несколько слов. Подождала, что выйдет, и допечатала что-то еще. Прищурившись, прочла информацию во втором открывшемся окне, потом в третьем. Когда открылось четвертое окно, секретарша приникла к монитору.

Говоря себе, что его дни в квестуре, скорее всего, сочтены, Брунетти решил провести оставшееся время как можно приятнее. А мало что доставляло ему большее удовольствие, чем наблюдение за тем, как синьорина Элеттра впадает в некое подобие транса – первая стадия, «беззаконие на марше». «Только посмотрите на нее! – думал он. – Сегодня на ней личина промышленного магната: белый шерстяной жакет по фигуре застегнут на все пуговки; под ним – белая хлопковая рубашка; брюки угольно-серые, в полоску; классический темный галстук. Если бы боги вдруг превратили нашего виче-квесторе в женщину, она одевалась бы именно так!»

Брунетти не отрываясь наблюдал за тем, как работает синьорина Элеттра. Ну, или злоумышляет, коррумпирует, попирает, искажает, чинит помехи… если не правосудию, то закону точно. Комиссар понятия не имел, что именно делает секретарша, но решил своими глазами увидеть ее успех или неудачу – совсем как люди, которые в операционных залах крупных банков завороженно глядят на мониторы с котировками Миланской фондовой биржи. Стоит только взглянуть на их лица, на то, как они взирают на свое экранное божество, чтобы прочесть их судьбу: поднимаются цены или опускаются, а вместе с ними – и все их чаяния.

Брунетти забыл о времени. Единственной связью с реальностью оставалось выражение лица синьорины Элеттры. Он видел ее сдавшейся, непокорной, искренне удивленной, струсившей, надеющейся, встревоженной, потом – испуганной, и вдруг – совершенно уверенной в том, что решение найдено, и истина, и свет!..

Она оторвала взгляд от экрана, и ее глаза изумленно расширились: он до сих пор тут?

– Вы все это время были в кабинете? – спросила секретарша.

Брунетти посмотрел на наручные часы.

– Да, все полчаса, – сказал он и кивнул на ее компьютер. – Что-то нашли?

– А, это… В ведомостях на переработки все-таки есть лазейка.

– Лазейка?

– Возможность войти и кое-что поменять.

– И что же вы поменяли?

– Все, – ответила синьорина Элеттра. – Цель, длительность, в форме офицер работал или в штатском.

– А можно изменить имя вышестоящего офицера, который эти переработки разрешил?

– Только что я это сделала, – сказала секретарша и с самодовольным видом разгладила ладошкой свой галстук – как это часто делал Патта.

– Ответ очевиден, не так ли?

– Лейтенант Скарпа затребовал, чтобы офицер Альвизе установил взаимодействие – давно хотела ввернуть эту фразу! – с персоналом больницы с целью наблюдения за потерпевшей. И поскольку, по его мнению, задание должен был выполнять именно Альвизе, то и график ему установили ненормированный.

– У вас совсем стыда нет? – спросил Брунетти, широко улыбаясь.

– А милосердия – еще меньше, – улыбнулась синьорина Элеттра в ответ.

Благоразумно рассудив, что лучше оставить эту тему – их общего торжества это не испортит, – комиссар с нарочито небрежным видом вынул из кармана мобильный и показал ей:

– Боккезе прислал фотографии одного колье. Вы не могли бы поискать информацию о нем?

– Колье краденое?

– Понятия не имею, – сказал Брунетти, касаясь пальцем экрана снова и снова, пока на нем не появились фотографии. – Я перешлю их вам.

Он нажал на иконку, вспоминая объяснения Кьяры, и старательно выполнил все действия, которые показала ему дочка. С тихим шуршащим звуком – так он себе это представлял – первое фото соскользнуло с его телефона и перелетело на два метра, в компьютер синьорины Элеттры. Остальные последовали за ним. Брунетти поднял глаза. Он был доволен собой, хотя и не желал этого показывать. Секретарша уже разглядывала первую фотографию, отобразившуюся на мониторе.

– Maria Santissima![67] – прошептала синьорина Элеттра. – Никогда не видела ничего подобного!

Брунетти прочел сопутствующее сообщение Боккезе, в котором говорилось, что оправе не меньше сорока лет, поэтому камни, скорее всего, подлинные.

– Где он их взял? – спросила молодая женщина.

– Колье передала мне синьора Петрелли. Кто-то оставил его у нее в гримерной.

Секретарша придвинулась ближе к экрану.

– Оставил?

– Так она сказала.

– Хотите узнать, откуда оно?

– Да, если это возможно.

– Если колье украдено, то мои поиски могут увенчаться успехом: у Интерпола есть картотека похищенных ценностей.

Синьорина Элеттра поднесла руку к экрану, но от прикосновения удержалась. Может, как и Брунетти, из страха оставить отпечатки на чем-то столь прекрасном?