– Клиническая депрессия в таком возрасте – это очень странно. Она в шаге от самоубийства. Ей необходимы успокоительные.

– Вы уверены, что она не наврала? Она очень любит фантазировать у меня.

Бам-с. Бум. Печать. Хлоп. Позади бурчали недовольные пациенты в очереди.

– З-з-занимают тут.

Клиническая депрессия. В ее возрасте это очень странно. Фантазировать. Я выпишу ей лекарства, пусть ходит каждую неделю, буду корректировать ее лечение. Бум. Печать. Транквилизаторы очень слабые, не волнуйтесь. Просто будет больше спать. Но она и так спит. Бум. Клац. Значит, она не высыпается. Шурх. Больше шороха, ведь Саша любила всякие шорохи, особенно ночью.

Дверь открылась, и мать, схватив ее за руку – больно, слегка хрустнуло запястье, теперь, наверное, дня два будет болеть, хотя кому не плевать – потащила ее прочь.

– Замечательно, – чеканила мать, идя вперед. – Что ты ей наговорила такого? Тринадцать лет – и клиническая депрессия, просто замечательно.

– То же, что и тебе, – Саша повела плечом. – Правду. Про то, что со мной творится.

Тут Саша, правда, немного слукавила: она прекрасно понимала, что, расскажи она психиатру все как есть, ее наверняка заперли бы в больнице навсегда. Ведь взрослые люди такие смешные. Они верят в курс доллара и фондовые биржи, верят в бога, золотого, беспристрастного, который наверняка рассудит, верят в то, что воду можно зарядить от телевизора, верят политикам, много кому и много чему верят – но ни за что не поверят в то, что она, Саша, видит сны, которые куда интереснее, чем реальный мир. Ведь во снах не бывает несправедливости и всяких там учительниц по русскому языку, во снах все зависит только от тебя и от твоей силы. А еще там есть Владлен, который всегда выслушает и поможет. Он точно не отправит заряжать воду от телевизора или учить уроки.

– Скажи мне честно, – мать стояла, вытянутая, как палка. Полная, монументальная и будто вырезанная не очень искусным резчиком по дереву. – Ты попала в плохую компанию? Это ведь все началось, когда ты поссорилась со своей Аней.

Ее имя мама всегда говорила с каким-то легким пренебрежением, будто никак не могла вспомнить. Будто для мамы Аня – какая-то особенно неприятная заноза в таком месте где ее трудно достать, и в итоге ходишь и мучаешься. Раньше Саша обиделась бы за такое, а сейчас ей было откровенно плевать: имя Ани она и сама вспомнила с большим трудом.

– Нет, – тихо сказала Саша. – Ты же знаешь, что я после школы сразу домой.

– Ты же шляешься где-то, пока меня нет. Мне звонили из школы, спрашивали, где ты. Ты не появлялась на занятиях полторы недели. Куда ты ходишь, Александра? Ты принимаешь наркотики?

– Да не принимаю я никакие наркотики, больно нужно, – пробормотала Саша. – Я прихожу домой и занимаюсь своими делами, потому что это куда интереснее, чем смотреть, как эти идиоты пытаются вникнуть в квадратные уравнения.

– Не ври мне, – щеку обожгла пощечина. Мать стояла, замахнувшись на нее, горя от злости, ровно и гордо. – Ненавижу, когда мне врут. Я прекрасно знаю, чем ты занимаешься: ты приходишь домой и ложишься спать. Неужели ты не понимаешь, что…

– А неужели ты не понимаешь, – Саша кипела от злости. Мать давала ей пощечину далеко не в первый раз, но только сейчас в Саше вдруг пробудилась такая первобытная злость, что ей казалось, что она легко сможет разорвать мать на части. – Ты не понимаешь, да? Это ты такая умная и взрослая, давно отмотала школу, училась там на тройки, тебе даже ЕГЭ не пришлось сдавать, сидишь там у себя в офисе целыми днями и не видишь ничего другого! Реальной, настоящей жизни! Мне эта реальная жизнь не уперлась никуда, понятно? Не надо совать нос в мои дела, не лезь ко мне, не прикасайся больше! Еще раз ты меня ударишь, и я свалю из дома, понятно! Мне уже плевать, мне на все плевать!

Саша отшатнулась от матери и вскинула руки, защищаясь. Она злобно смотрела на нее и тяжело дышала, будто пробежала стометровку. Ждала нового удара. Но мать не замахнулась на нее больше, остолбенело смотря, будто на месте Саши выросло что-то ужасно ядовитое.

– Пожалуйста, – мать тихо чеканила слова. – Больше я к тебе не подойду. Занимайся своими делами, делай, что хочешь, ходи, куда хочешь, не буду тебе мешать. Даже таблетки тебе куплю. Только подумай о том, что будет дальше. Либо ты на этих таблетках превратишься в овощ, либо окончательно съедешь крышей. И, поверь, в таком состоянии своим новым друзьям ты не будешь нужна. Пойдем домой.

По дороге они зашли в аптеку, и мать по рецепту купила ей новый транквилизатор. Они не разговаривали, – между ними повисло неловкое молчание, и Саша не стремилась его нарушить. Потому что ей не хотелось.

Вроде бы она права, и вроде бы правильно поступила, высказав матери все, что скопилось на душе… Но почему ей в последнее время так тяжело и неприятно?..

Ответа на этот вопрос у Саши пока что не было.

Скучно. Скучно, скучно, скучно. В школу Саша не пошла: утра встала, вышла на кухню и приняла еще таблетку. Скучно, скучно, скучно. Под окнами играют дети, носятся, такие веселые и смешные, крик, ор, «Отдай мою лопату, ты водишь!» Поют птицы. Птицам-то уж точно нет дела до человеческих заморочек, им важно лишь, что пришла весна. Рычали проезжающие мимо машины. Врум, бац. «Отдай мою лопатку, отдай! Ну, пожалуйста!». «Ай да по району наперегонки!»

Саша закрыла окно, так, чтобы приглушить этот манящий шум, и легла на кровать. Прикрыла глаза и с наслаждением провалилась туда, где у нее есть все.

* * *

Она парила в воздухе, пикируя с одной многоэтажки на другую. В детстве, когда она ехала куда-то на автобусе и казалась себе высокой-высокой, Саша хотела быть выше неба и выше небоскребов Москоу-сити, чтобы дотянуться рукой до солнца.

Раз – и она уже наверху, карабкается по крыше. Крыша у девятиэтажного дома плоская и черная, – летом, на солнце, на ней наверняка можно жарить котлеты. Два – и она спикировала на кирпичную пятиэтажку. Летать вообще очень весело, особенно, когда ты точно знаешь, что никогда не умрешь и никогда не разобьешься.

– Догоняй! – крикнул ей Владлен и со всего размаху, совершив кульбит и чуть ли не впечатавшись штопором, оказался на крыше очередного человейника. – Саша, давай!

Сашка кивнула и взлетела вновь. Ей жутко нравилось ощущение полета: ты единое целое с ветром, рождена от него, и чувствуешь пьянящий запах свободы. Бутылка свободы, которую достали по блату – и все одной Саше. Дурманящее, невозможное ощущение. Она точно так же взмыла в синеву неба, со всего размаху полетела камнем вниз и, остановившись в последний момент, оказалась на крыше. И расхохоталась от переполняющего ее счастья. Дурацкая улыбка не сходилас ее лица.