Эржбета подошла к гробу на четвертый день, когда в душном, выжженном огнем воздухе, явно ощущалась уже телесная гниль. Она дышала ею и смотрела в лицо человека, убившего ее сердце.

Он был красив. В нарядной одежде, расшитой золотом и жемчугом. С мечом в одной руке и крестом – в другой, Ференц лежал в дубовом гробу. И плакальщицы стаей воронья расселись на лавках. Они голосили и заламывали руки, шептали молитвы и сыпали причитаниями, как крестьянин – зерном. Слова разбивались о камень, а слезы мочили черные платки.

Вторили плакальщицам голоса цыган, стянувшихся со всей округи. Их пестрые шатры и кибитки заполонили внутренний двор Чейте. А костры поднялись до самых небес.

И на ночь четвертую Эржбета велела погасить свечи и прогнала плакальщиц. Родичи расселись вдоль стен, а цыгане, влившись пестрою толпой, закружились в танце. Их гортанные голоса будили память Эржбеты о давней встрече, и Дорта робко жалась, норовя спрятаться в тени хозяйки.

Плясали цыгане. Скакали цыганки. Золотой монетой вертелся бубен в руках. Голосили мониста. И перед самым рассветом иссякли силы плясунов. Подкошенными колосьями попадали они и лежали ниц, протягивая руки к гробу.

Ференц улыбался.

И улыбка его заставила трястись старика Бертони, пастора, читавшего молитвы. Голос его был слаб в доме, а на январской метели и вовсе потерялся. Верно, не желал Черный бей слышать об упокоении.

Позже, когда гости, почтив память обильным возлиянием, разъехались, Эржбета пошла по замку. Она начала с самых верхних покоев, крохотных и грязных, забитых ненужными вещами. Графиня открывала дверь и закрывала глаза, по памяти перечисляя все, чему надлежало быть в комнате.

Столько лет прошло, а она помнила. И голос Орошли с упреком звучал в ушах Эржбеты.

Спустившись в зал, такой огромный и гулкий, Эржбета не выдержала и расплакалась. Ей было страшно, ибо в тишине, воцарившейся в Чейте, виделась мерзкая харя одиночества.

Но Батори не плачут.

И Эржбета справится. Найдет кого-нибудь… просто, чтобы согреться.

А сапожки и вправду были чудо как хороши! Круглые носики, кокетливый каблучок, который несмотря на погоду сиял металлом, мягкое голенище, плотно облегавшее ногу. Только над пяткою три складочки образовались.

Хозяйка же сапог хлюпала носом. Она была краснолица, обрюзгла и относилась к породе людей, которые воспринимают жизнь как бесконечную борьбу и бесконечно в этой борьбе проигрывают.

– Не понимаю, чего вам от меня надо? – нижняя губа приподнялась, прикрывая верхнюю, подбородок выпятился, а кожа на шее тоже складочками пошла.

– Правды, – прямо ответила Дашка, сдвинув берет набекрень. – Правды и исключительно правды! Ее вообще говорить полезно. Аура очищается.

– Девушка, да вы хотя бы понимаете, что у нас похороны?

– Понимаю.

– И что мне тут не до игр какой-то… – дамочка взмахнула рукой, и широкий рукав кофты растянулся нетопырячьим крылом. Кофта была не ахти: старенькая и в катышках по левому боку. А виновница появления этих катышек – огромная сумища с заклепками – рядышком стоит.

– У вас сапоги новые, – сказала Дашка. – А девушка умерла.

– И что? – по тому, как дамочка взвизгнула, Дашка поняла – в яблочко. – Что, теперь преступление обувь покупать?! В старье ходить? В рванье?

– Кто вам денег дал? И как это с убийством связано? Вы же не хотите, чтобы я эти вопросы при подруженьке вашей задавать начала? Она ведь не знает, что вы ее дочь за сапоги продали.

Щеки дамочки пунцовели, рот открывался шире и шире, как дыра в сказочную нору, куда рухнула Алиса вслед за белым кроликом. И Дашка подумала, что дамочка или задохнется, или разорется. Ни первый, ни второй варианты Дашку не устраивали.

– Это… это все не так, – наконец сиплым голосом выдавила дамочка и рот закрыла. – Вы неправильно понимаете. Не должно было быть смерти! Я наоборот… я спасти хотела! Только Леночке не говорите, ладно? Я сейчас. Погодите.

Она замахала рукой перед носом и громко, со всхлипами, задышала.

– Это методика. Для успокоения. И сердце работает лучше, – проговорила дамочка между вдохами-всхлипами. – Попробую.

– Всенепременнейшим образом, но…

– Бажена. Меня зовут Бажена. И я всю свою чертову жизнь мечтала о нормальных сапогах!

…а приходилось донашивать за сестрой. И обувь доставалась Бажене изрядно растоптанной, местами облупившейся, а то и с трещинами, в которые по осени просачивалась вода. На жалобы матушка реагировала одинаково:

– Не лазь по лужам, и ноги будут сухие.

Бажена лужи обходила, но ноги все равно промокали. Потом сестрины сапоги сменились сапогами от матушкиных подружек и их дочек, а новые Бажене купили только, когда она в институт поступила. Она хорошо помнит, как радовалась, предвкушая обновку.

Сапоги были черными, на квадратном низком каблуке и с тугим голенищем, которое не сходилось на ноге. Сапоги натирали и давили, а спустя неделю носки треснули над подошвой.

Бажена проплакала всю ночь.

Конечно, в жизни ее хватало и других бед, но почему-то все, касающееся сапог, Бажена воспринимала особенно остро. Она училась разбираться в обуви. Иногда позволяла себе заходить в магазины, смотреть. Никогда – мерить. Ей чудилось во взглядах продавщиц презрение и еще недоумение оттого, что такая, как Бажена, вообще осмелилась переступить порог.

Будто бы все знали, что ее удел – блестящий, хрупкий дерматин и рыбий мех на клею, неудобная колодка и каблук, что идет в пляс на третий день носки.

Бажена почти смирилась. И вот тут произошло чудо.

Женщина, которая заглянула в соседкин дом, явно не знала проблем с обувью. Она вообще не знала проблем. И Бажена тогда отчаянно позавидовала незнакомке, понимая, что сама никогда и близко такою не станет.

– Ваша дочь, – сказала незнакомка, глядя сразу и на Бажену, и на Леночку, – должна взять себя в руки и наконец успокоиться. Пусть отстанет от моего племянника.

О нет, это был не ультиматум – приказ.

Леночка принялась возражать, а Бажена, понимая, что дело-то семейное, тихо вышла из квартиры. Она стояла и курила на лестнице, разглядывая в окно промозглую осень, которая в ответ смотрела на Бажену, напоминая, что еще немного – и морозы ударят.

«А сапог-то нету»! – издевалась осень.

Нету. И до зарплаты неделя.

Хлопнула дверь этажом выше. Раздались шаги, и на лестничной площадке появилась дамочка. Выглядела она сердитой.

– Вы им кто? – поинтересовалась дамочка, достав свои сигареты.

– Леночкина подруга. Близкая, – ответила Бажена, поворачиваясь к осени спиной.