– Не важно, – ответила она. Волосы Ференца были жесткие, словно конский волос. – Нужно взять пташку. Маленькую и обязательно черную, чтобы без единого белого перышка. Положить эту пташку в мешок и забить белой тростью. А когда умрет – сцедить кровь.

Ференц слушал внимательно, но нельзя было понять, примет ли он подобный рецепт.

– И эта кровь будет иметь силу такую, что если капнуть ею на врага или на одежду врага, то этот враг никогда и ни за что не причинит тебе вреда.

– Предлагаешь обрызгать турецкое войско вороньей кровью? Ворон на всех не хватит! – Ференц рассмеялся, и смех этот растворил его дурной настрой, как уксус растворял жемчуг. – Все ж – таки вы, бабы, горазды придумывать всякие глупости.

Может быть, но главное, что Ференц снова счастлив.

– А если хочешь кого забить, то лучше на охоту поедем.

– Конечно, – согласилась Эржбета. – Ты же знаешь, что я люблю охоту.

Он уже забыл о жене и ласкал псицу, что крутилась под ногами, тыкалась острой мордой в колени и виляла хвостом.

Если отравить ее, Ференц огорчится.

И охотницей псица была знатной.

Всадники разошлись веером, пустили коней вскачь по узким тропам, вехами на которых возвышались огромные валуны. И крик людской встревожил тишь редколесья. Захлопали крылья, зазвенела тетива, и черная птичья туша рухнула в кусты.

Эржбета засмеялась и подхлестнула кобылу.

Здесь, в лесу, была свобода. И жизнь. И тепло, для которого не нужен гребень. Здесь земля ложилась под ноги коня, а деревья раскрывали над головой зеленые шатры. В просветах их проглядывало небо, расшитое узорами облаков.

С визгом рухнул на землю охотничий сокол Ференца и поднялся с куропаткой.

Хорошее начало.

Кони становились на шаг. То тут, то там, вспугивая дичь, звенели голоса собак. Вот выскочила рыжая косуля, чтобы упасть на третьем прыжке. Широкая стрела вошла в бок, пробив легкое, и псы, окружили добычу, рыча от жадности. А два кобеля – бурый метис и здоровый дворовой кобель, увязавшийся за всадниками – подрались.

Они кружили, сходясь, словно в танце. Скалили зубы, роняя на землю нити слюны. И кобель не выдержал, кинулся, норовя опрокинуть соперника.

Не вышло.

Волчак крутанулся на месте, пропустил дворового мимо и сам полоснул клыками по плечу. Правда, выдрал лишь клок грязной шерсти.

Всадники, подтягиваясь, останавливались. Кони храпели и трясли головами, люди переговаривались, а появившегося псаря, вздумавшего разнимать, перетянули плетью.

Знатная забава.

Кобели вновь сцепились. Слипшись грудью, упершись задними лапами в землю, они грызлись и хрипели, драли друг дружку. Пена мешалась с кровью, липла к шерсти.

И Эржбета не могла отвести взгляд от рассеченной пасти метиса.

Вот он попятился, позволяя вытеснить себя за круг, и люди засвистели, заорали, понукая к драке. Люди думают, что пес ослаб, на самом деле он просто умный.

И когда противник, чуя близкую победу, попробовал навалиться всей лохматою тушей, метис выскользнул и, оказавшись сбоку, вцепился в лапу. Сжались челюсти, захрустела кость, завизжал истошно дворовый кобель. А челюсти метиса уже сомкнулись на глотке. И давили, пока не выдавили жизнь из наглеца.

Эржбета смотрела в желтые собачьи глаза. Смерть была прекрасна.

– Вперед! – скомандовал Ференц, и снова захлопали кнуты, гуляя по конским крупам. Серыми перепелками прыснули из-под копыт крестьяне, потащили собак и повозку с соколиными клетками.

Быстрей!

Веселей!

Сильней!

Метис шел рядом с Эржбетой, и кобыла, всякий раз вдыхая полуволчий запах, вздрагивала. А всадница, поглядывая на морду зверя, облизывала губы. Казалось, что не у него – у нее они в крови.

Спустившись в долины, рассеченные клинками ручьев, охотники выпустили птиц. Серые тени их слились с небом, чтобы спустя минуту-две рухнуть вниз, спеша опередить один одного. И снова подняться.

Добычи было мало.

Ференц мрачнел. И рыжая псица, взятая им в седло, тоже гляделась печальной. Она-то первой и почуяла настоящего зверя. Псица залаяла, закрутилась, норовя спрыгнуть на землю, но под тяжелой хозяйской рукой затихла. И прочие тоже смолкли, прижимаясь к земле.

Зверь шел. И под ногами его дрожала земля. Трещал кустарник, и раскачивались вершины тонких осин.

– Копье! – рявкнул Ференц и требовательно вытянул руку.

Копье поднесли. Одно из трех, подаренных Эржбетой. Толстое древко и острые листья наконечников арабской ковки. Тайные знаки удачи, вплетенные в узоры на дереве и острые зазубрины по краю клинков.

– Не лезть! Я сам! Ату его, Чара! Ату! Гони!

Гнать не потребовалось. Зубр сам вышел из лесу и ступал он с тем достоинством, что свойственно животным крупным и статным. Он был стар, велик и подобен одному из серых валунов, что порастали бурым лишайником, словно шерстью. Тяжелая голова, увенчанная парой рогов, вросла в массивную шею. С черной бороды текла вода, а длинная шерсть на горле слиплась.

– Хорош, – одними губами произнес Ференц.

Зверь же разглядывал людей. И в крохотных глазах его Эржбета не видела разума. Вот он открыл рот, вывалив язык, и замычал.

Псица, кинувшаяся было под ноги, отползла и прижалась к земле. И Ференц ругнувшись, дал шпоры коню. Он несся на зверя, прикипев к седлу, и солнце сияло на наконечнике копья. Зубр, уловив движение, начал медленно разворачиваться. Поднялись и опустились копыта, медленно выгнулась косматая выя, и показался бок в проплешинах. Хлестанул по тощему заду хвост.

Копье мелькнуло, преодолев десяток шагов, и впилось точно под лопатку. А Ференц с гиканьем пронесся перед зубриной мордой.

Зверь заорал.

Копье сидело в нем, как дерево в скале, и длинное древко покачивалось, помня крепкую хозяйскую руку. И не давая зверю опомниться, кинулись псы. Визжа, цепляясь зубами за плотную шкуру, они вертелись под ногами, слишком мелкие и слишком юркие. Ференц же, взяв второе копье, несся навстречу лобастой башке.

Эржбета заставила себя смотреть.

Вот вскинулась рука, передавая силу всадника и коня. Вот копье развернуло воздушные слои, задрожало, зазвенело и натужным треском прошило кожу, застряв в плотном жиру.

Зверь подскочил, завертелся, топча собак.

– Копье! – крикнул распаленный Ференц, и слуга кинулся к нему.