Не добежал. Бык, не видя одного человека, увидел другого. Влажные ноздри ухватили нить запаха, повернули, давая пустым глазам зацепиться за роскошный и яркий наряд. Из пасти вырвался рев. Зубр подкинул задом, вышибая дух из особо наглой собаки, и медленно, но ускоряясь, пошел на Ференца. Его скачки были огромны, а вид ужасен, и люди с небывалой поспешностью убирались с пути.

– Ференц! – завизжала Эржбета, пытаясь удержать хрипящую лошадь. – Ференц, осторожно!

Но разве он, Черный бей, думал когда-либо об осторожности?!

Со смехом он пошел навстречу зверю и в самый последний миг, направив коня влево, метко всадил последнее копье под горло быку. Широкий наконечник вспорол кожу и мышцу, перебив кровяную жилу, застрял. Зубр рванулся, нелепо поднимаясь на дыбы. Тяжелые копыта его забили по воздуху и припечатали землю. Хлестала кровь.

Но силен был старый хозяин леса и яростен. Не стал он ждать смиренно, когда из необъятного тела его вытечет вся жизнь до капли. Рванулся и, ловко поддев рогами коня, поднял.

От рывка этого выскочили копья, и кровяные струи полились сильней.

Конь визжал. Хрипели собаки. Голосили люди, опасаясь подойти к зверю. А зубр плясал, утаптывая землю, и лошадь со всадником на рогах были подобны удивительной короне.

– Ференц!

Эржбета на скаку перевалилась и подхватила копье с земли.

Зубр мотнул головой, скидывая ношу, и грохнулся жеребец Ференца, подмял всадника. Вывалилась на траву сизая требуха, поползла скользкими змеями. Животное еще жило, хрипело, дергало ногами, но подняться не пыталось. Черной тенью дергался человек. И зубр кинулся на них, норовя растоптать.

– Н-но! – Эржбета направила кобылу наперерез. Поводья врезались в пальцы сквозь кожу перчаток. Тяжесть копья оттягивала руку, и та показалась вдруг слишком слабой, чтобы нанести удар.

Визг кобылы смешался с ревом зубра. Кривая морда, поросшая кудлатой шерстью, оказалась вдруг слишком близко. Крутые рога вошли в конский бок. Хрустнули ребра. И Эржбету подняло. Она с удивлением глядела на людей, окруживших поляну, на суетливые мелкие тени собак, на Ференца, которому удалось выкарабкаться из-под коня…

Внизу, широкий и тяжелый, виднелся загривок зубра. И Эржбета со странным спокойствием вонзила в него копье. Клинок пробил слой жира и мышц, застряв в сочленении шеи. Эржбета в отчаянии навалилась всем телом, чувствуя, как выскальзывает из седла, повисая на массивной зубриной голове.

Что-то хрустнуло. Копье прошло глубже и застряло окончательно.

Только зверь не спешил умирать.

Эржбета вцепилась в шерсть, грязную и тугую, похожую на сухие водоросли и старушачьи космы одновременно. Клочья выдирались.

Зубр стоял.

Он сипел, обжигая дыханием Эржбетин живот. У него хватило бы сил сделать шаг или мотнуть головой, сбрасывая ношу на землю, под копыта. Или же подбросить вверх, ловя рогами, осклизлыми от конской крови. А он просто стоял и глаза его были пусты. Но вот, покачнувшись, зубр рухнул. И было его падение подобно падению столетнего дуба. Снова вздрогнула земля, застонала глухо, и был тот стон последним, что услышала Эржбета.

Она лежала в тиши и слушала темноту. А темнота окружила Эржбету тяжелыми крыльями, ластясь и вздыхая. Иногда темнота решалась заговорить, но голоса ее были невнятны. Будто звала. Но куда? Эржбете не хотелось откликаться, и она пряталась от темноты.

Тогда та начала плакать.

А отчаявшись добиться своего слезами, принялась лепить лица. Отец, со всеми строгий, а Эржбете улыбается, и улыбка его красива, потому что еврей Ноам сделал ему хорошие зубы. Мать хмурая, деловитая, смотрит неодобрительно. Орошля. Ее лицо проступает смутно и вызывает злость. Ференц. Его темнота показывает долго, любовно вырисовывая каждую черточку.

Дети.

Чего им надо? Пусть отстанут.

Глаза Ференца становятся зубриными и пустыми, а после превращаются в хитрые зенки Ноама. И вот уже сам еврей стоит перед Эржбетой, укоризненно трясет пальцем.

– Ты бы все равно умер, – отвечает Эржбета. И знает: так оно и есть. И тут же злится: – Ты меня обманул! Ты дал мне книгу, которую нельзя прочесть. Разве это правильно?

Хитро щурится. Идет бочком, тянет одну ногу, точно охромевший.

– Кровь, – отчетливо складывается слово на неподвижных Ноамовых губах. – С крови начать надо. Все написано. Все!

– Но я не могу прочесть!

– Ты умная!

Умная. Как мужчина. И даже умнее мужчин, но этот ум не дал ключа. И Ноам, смилостивившись, дает подсказку:

– Книги тоже любят зеркала.

– Не слушай его, – второй тенью из темноты выступает тетка. Она страшна. Она нага, как когда-то во сне, но теперь ее белое тело покрыто черными пятнами. А горло перечеркивает широкая рваная рана.

– Не слушай. Посмотри на нее! И стань такою же! Ты думаешь, что сила у ваших богов? Они давно уже слабы! – визжит Ноам. – Что дали ей ее боги, кроме мук смерти?

– А что дало тебе твое знание? – слепые глаза тетки смотрят на карлика. – Ничто не может длиться вечно: ни молодость, ни жизнь.

– Ты просто испугалась! Она другая. Она дойдет до конца.

– Она не сможет уйти от судьбы.

Эти двое сцепились, как две вороны за одну хлебную корку. И хриплые их голоса мешали Эржбете.

– Посмотри, девочка моя, вспомни: ты умела видеть. Ты знаешь правду. И знаешь, что, сколько бы ни было дорог, но ты придешь к одной двери.

И дверь встает перед Эржбетой. Она сделана из дуба, вырезана из цельной его середины и выглажена до блеска. Три широкие полосы перетягивают ее. И рыжими глазами на них – шляпки гвоздей.

У этой двери нет ни ручки, ни замка. Зато имеется щель, достаточно широкая, чтобы просунуть в нее руку или тарелку с едой.

Как собаке.

– Смотри. Помни. Не пытайся изменить судьбу.

Рука выныривает из щели и скребет камень грязными когтями. Эржбета кричит.

Эржбета открывает глаза.

Над ней не темнота, но темная ткань со знакомой вышивкой. Тяжелые простыни промокли, пропитавшись потом. Перины сбились. И меховое одеяло тоже. Жарко. И камин добавлял жару. У него застыла сгорбленная черная фигура, которая, почувствовав Эржбетин взгляд, вздрогнула.

– Госпожа? – сколько неприкрытой радости в том голосе. – Госпожа, вы пришли в себя!

– Да, Дорта.

– Мы так волновались, госпожа. Вы так долго лежали…