Я с удивлением взглянул на нее. Я не знал, что она имеет в виду.

— Может, я от тебя заразилась, — сказала она и рассмеялась снова.

Я стал беспокоиться, что у нее нечто вроде нервного припадка.

— Он смотрит телевизор, — сказала она. — У меня нет сил ничем больше с ним заниматься.

Я вошел в комнату; там сидел маленький белокурый мальчик с длинными курчавыми волосами, как у девочки, и смотрел, как какие-то австралийцы поют с динозавром. Он обернулся и, увидев меня, кинулся ко мне, и мне пришлось подхватить его на руки, чтобы он не разбил себе лицо о кофейный столик.

— Папа! — закричал он, и я клянусь, что у меня сердце на несколько секунд остановилось.

Папа. Это было слишком для одного дня — увидеть и свою сестру, и своего сына. Это для любого чересчур. Я видел его уже — в последний раз, когда посещал свое будущее, — но он был тогда совсем маленьким, и я едва ли мог куда-то с ним пойти. Он обманул мои ожидания прошлый раз. Он обманул их и теперь, но уже в хорошем смысле.

Я покрутил его в воздухе, и он засмеялся, а потом я перестал его крутить и посмотрел на него.

— Что? — спросила Алисия.

— Ничего. Просто смотрю.

Похож на свою маму, думал я. Такие же глаза и рот.

— Можно мне мороженого, если я буду хорошим мальчиком?

— Можно.

— После доктора?

— Хорошо. А потом мы пойдем на качели.

Руф заплакал, а Алисия посмотрела на меня как на идиота.

— Не надо на качели, — сказала она.

— Нет... — поспешно ответил я. — Если ты не хочешь...

Я понятия не имел, что она имеет в виду, но я не хотел ничего перепутать.

— Ты что, забыл? — прошипела Алисия.

— Да, — ответил я. — Извини.

Надо по-настоящему жить свою жизнь, а не носиться по ней туда и обратно. Иначе вы никогда не поймете, что к чему.

— Неважно. Уводи его поскорее. Я чувствую себя ужасно.

Мы посадили Руфа в коляску, чтобы везти его в медицинский центр. Началось с того, что я не смог застегнуть ремни, и Алисии пришлось мне помогать. Но она не очень-то удивилась моей бестолковости, только спрашивала, когда я наконец-то научусь это делать. Я рад был этому, что я такой бестолковый, поскольку как бы я объяснил, почему раньше умел, а теперь разучился. Но когда мы вышли на улицу, он начал суетиться и попытался вылезти из коляски. Я знал, что ходить он может, потому что видел, как он бежал ко мне по комнате, поэтому я ослабил ремни, вынул его из коляски и позволил ему бежать за мной по мостовой. Потом я заметил, что он норовит выбежать на проезжую часть, так что мне пришлось схватить его и остановить. Так я понял, что его надо держать за руку.

Мама была права. Он мог переговорить целую Бразилию, не то что Англию. Мимо чего бы мы ни проходили, он тыкал пальцем:

— Смотри, папа!

Половину пути я вообще не мог разглядеть ерунды, о которой он говорил. Иногда это был мотоцикл или полицейская машина, иногда веточка или банка колы. Сначала я пытался придумать, что можно рассказать ему про все эти вещи, но что можно насочинять про банку из-под колы? Не так много.

В медицинском центре была куча народу. В основном это были родители нездорово выглядевших детей, детей с кашлем, с сыпью, с высокой температурой, детей, которые просто висели на плечах у матерей. Я был рад, что Руф не болен, как они. Я не был уверен, что сладил бы с этим. Я ждал у регистратуры, пока Руф возился с игрушками, большой ящик с которыми стоял в холле.

— Здравствуйте, — сказала регистраторша.

— Здравствуйте, — сказал я. — Нам нужны прививки.

Женщина рассмеялась.

— Наверное, сегодня какая-нибудь одна прививка?

— Хорошо, — ответил я.

— Ну и кто же это «мы»?

— Ой, извините. Он, — я указал на Руфа.

— Понятно. А кто он?

Ах ты черт его дери, подумал я. Я в действительности не знаю имени своего ребенка. Я был уверен, что я не лучший папаша в мире, но общение с Алисией и Руфом убедило меня в том, что и не худший тоже. Не знать имени ребенка, хотя... Это нехорошо. Даже худший папаша в мире знает имя ребенка, а значит, я хуже худшего папаши в мире.

Если его имя Руф, значит, инициал «Р». А фамилия либо моя, либо Алисии. То есть либо Джонс, либо Бёрнс.

— Р. Джонс, — сказал я.

Она посмотрела в бумаги, потом заглянула в компьютер.

— Такого у нас нет.

— Р. Бёрнс, — сказал я.

— А можно спросить, кто вы такой?

— Его отец, — ответил я.

— И не знаете его фамилии?

— Да, — сказал я. — Нет.

Она с удивлением уставилась на меня. Очевидно, это объяснение не показалось ей убедительным.

— Я забыл, что он на фамилии матери, — объяснил я.

— А имя?

— Я зову его Руф, — ответил я.

— А все его как зовут?

— Мы все зовем его Руф.

— Как его имя?

— Думаю, мы зайдем завтра, — ретировался я.

— Да, — ответила женщина, — постарайтесь узнать его получше. Проведите с ним немного времени. Так сказать, ознакомительную встречу отца и сына. Спросите его имя и все такое.

По дороге в парк я спросил Руфа, как его зовут.

— Руфус, — ответил он.

Руфус. Ну конечно. Надо было спросить по дороге туда, а не по дороге обратно. Он не удивился моему вопросу. Ему явно было приятно, что он ответил правильно. Думаю, взрослые часто спрашивают у детей вещи, которые они и так знают. Я не мог дождаться возможности выяснить, как я согласился, чтобы моего ребенка назвали Руфусом. Мое сердце все еще склонялось к Баки.

— Руфус, — сказал я, — если мама спросит, больно ли было делать укол, давай скажем ей, что ты был храбрым мальчиком.

— Я был храбрым мальчиком, — сказал он.

— Знаю, — ответил я.

Так ему и не сделали этой прививки.

Качелей Руф не любил, потому что ударился о них головой в последний раз, когда мы были в парке. Я пустил его побегать, и он не заметил, как качели впилились ему прямо в нос. Он рассказал мне об этом, когда мы входили в парк. Он был прекрасным ребенком, и стоило бы побеспокоиться о нем получше.

Я знаю, что с тех пор, как я выяснил, что Алисия беременна, я тревожился только о себе. Я думал о том, как это повлияет на мою жизнь, и что скажут мама с папой, и все прочее. Но мне уже пришлось следить за тем, чтобы Руф не выбежал на дорогу, и я видел всех этих больных детей в медицинском центре. И сейчас, когда узнал, что он чуть не до смерти разбился в парке на качелях, я почувствовал, что сам еще недостаточно взрослый для этих переживаний. Ну а кто достаточно? Моя мама все время обо мне беспокоилась — она была достаточно взрослой для этого. Может, и это не помогает — быть достаточно взрослым? Может, большинство людей не заводит детей в моем возрасте, потому что лишь малую часть своей жизни они могут тратить на беспокойство о чем бы то ни было, например о работе, о подругах, о результатах футбольного матча?