Комаров выстрелил дважды.

С крыльца выстрелили в ответ.

ТРОЕ ДРУЗЕЙ ПРОБИРАЛИСЬ ВО РЖИ,

МЕРТВУЮ БАБКУ В КАНАВЕ НАШЛИ...

Меня в набег, естественно, не пригласили. И слава богу; скорее всего, старый дурень кинулся бы под пули! А Рымаря, кстати, с его неврастеничными женщинами затормозило только ружье Валентина.

Рымари тоже не пошли молдован потрошить. Они знали, что я остался за старшего у заветной кладовки. А когда получили отпор...

Они отступили, шипя, как змеиное семейство, и заявили, что обойдутся без нашей «ублюдочной коммуналки». Они заявили, что часа не потерпят больше в нашем «вонючем концлагере», что справятся с поисками воды самостоятельно, и ушли, хлопнув дверью.

— А тебя лично, Дед, я запру внизу, в гараже, в обнимку с ведром водки, — угрожал мне Рымарь, отступая к сараю. — Ты над ней, над водочкой, так трясешься, так я тебе ее всю оставлю. Пей, хоть залейся!

Он смотрел на меня маленькими глазками, похожий на зажатого в угол кабана. А я, признаюсь, чуть не нажил инфаркт, держа их на мушке. Вот так, на старости лет, довелось угрожать женщинам пулей.

Хотел швырнуть им эту водку в лицо, семнадцать бутылок набралось. Еще коньяка сборные пол-ящика, джин, две большие бутылки виски, вермут, три текилы, херес и, к сожалению, всего четыре бутылки вина. Лучше бы вместо крепкого алкоголя нашлось сухое вино, но на крайний случай сгодится любая жидкость.

Я не отдал Рымарю водку.

В подвале прятались еще больше десятка раненых, в большинстве женщины, и двое детей. И трое мужчин, не считая тех, кто ушел на разведку. Ведь тогда мы еще надеялись, что не во всех колодцах пропала вода. В поселке мы передвигались без потерь. От розовых шаров парни почти научились прятаться. Почти — это потому, что на открытом пространстве от розовой нечисти укрыться нереально, но всего лишь низкие кусты уже не дают ей развернуться во всю прыть. Главное — изучить маршруты патрулирования. Розовые летают по твердо установленным маршрутам...

Если бы у нас с Зиновием было побольше времени... Я хочу сказать — если бы у нас было достаточно жидкости и еды, чтобы отсидеться в доме хотя бы неделю, мы сумели бы избежать ненужных жертв. Мы бы раньше поняли то, что лежало на ладони, но скрывалось за завесой всеобщей паники. Взять хотя бы просочившуюся из почвы пемзу, покрывающую пол в той кладовке, что под кухней. Та кладовка ниже остальных сантиметров на двадцать. Эля сразу нас туда отвела, еще когда пережидали первую волну стекла. Вначале мы опасались туда даже заходить, затем сверху накидали досок, чтобы не пришлось всякий раз пользоваться лестницей в гараже. Но пемза вела себя спокойно.

Мы слишком поздно догадались, что надо не кидать в нее издалека камушки, а следует взяться более активно. Скорее всего, что это тот же самый материал, из которого «построены» минареты, растворившие Сосновую аллею. В цементной пемзе нет ни на йоту осмысленной агрессии, и опасна она только когда перемещается по поверхности в жидком виде. Находясь в жидком состоянии, она скушала автомобиль наших милиционеров... Впрочем, автомобиль нашелся. Со слов Нильса, машину вышвырнуло из серой трубы километром «ниже по течению», и выглядела она, как наполовину обсосанный сахарный леденец.

Пемза неохотно кушает металл. Ценой неимоверных усилий парни откололи в подвале кусочек, долбили целый час. То, что откололось, на срезе имеет пористую мелкоячеистую структуру. Оно лежит на шкафу, в гараже, на самом верху, в закупоренной стеклянной банке. Периодически мы ходим смотреть, что там происходит.

Обломок меняется.

Уголок в подвале, где мы его оторвали, довольно быстро «зарос», сгладился. И все, дальше никаких изменений. Ровный пористый пол. А жалкая частица, запертая в банке, ежечасно меняет форму. Причем без выделения энергии... и без поглощения. Оно похоже на корень хрена и вдруг скручивается двойной восьмеркой... а час спустя на донышке банки лежит пузатая груша со сквозной дыркой. Стеклянная банка остается умеренно теплой и не запотевает изнутри. Мы собираемся вокруг трехлитровой банки с этикеткой от помидоров и завороженно смотрим.

Это страшно.

Пожалуй, это страшнее, чем членистоногие трупоеды, пропахшие ванилью. Все-таки они животные. Необычные, это мягко сказано, порождения бредовых экспериментов, но животные. Мы не боимся, что они сунутся к нам в дом. Скорее наоборот, мы поджидаем кого-нибудь из них. Если членистоногая сволочь сунется, мы забьем его палками — и веревки заготовили, и ножи. Я верю: достаточно прикончить одного, и остальные сразу станут, как шелковые. Весь вопрос в том, годятся ли трупоеды в пищу.

Дети нуждаются в свежем мясе.

Материя в банке меняется, не выделяя тепла. Когда женщины начинают бунтовать и требуют вернуть их наверх, когда они кричат, что нет сил больше торчать в душном подвале, я вспоминаю о банке из-под помидоров. На шкафу живет то, что не может быть живым по законам физики...

Хотя какие, к черту, законы, если меняется гравитационная составляющая! Кто мне объяснит, почему возле озера мальчик прыгает в среднем на пять сантиметров дальше, чем здесь, во дворе дома?

Я говорю тем, кто шумит и возмущается, — хотите наверх? Ступайте, только в другие коттеджи. Больше десятка замечательных строений по Березовой аллее ждут вас. Там пусто и чисто, там не висят хозяева, задушенные проводами. Там на полах не гниют кишки и оторванные пальцы хозяев, которых растерзали медведи. Медведи — падальщики, но нападают на спящих и ослабевших, как настоящие гиены. На Березовой аллее все восхитительно. Совсем не так на Сосновой, и мы можем только гадать, почему все так, а не иначе.

Почему на Березовой нет трупов.

Ступайте, говорю им я. Только не забывайте, что стекло очень непросто увидеть. А находясь внутри дома, особенно на втором этаже, вы доставите тем из нас, кто еще намерен пожить, массу неудобств. Нам придется подниматься и соскребать с полов то, что от вас останется. Стекло подкатывает бесшумно и проходит сквозь стены. А потом проходит сквозь ваши бестолковые головы, как раскаленный нож сквозь масло.

Ступайте, говорю я. Только не забывайте ежечасно проверять подходы к дому и наружные стены с факелами в руках! Потому что, если вы зазеваетесь, на крылечке может зародиться черный люк. Вначале он будет немощным и безопасным, но очень скоро наберет мощь, и никакой факел не поможет. То, что в люке, невидимое, стремительное, как язык хамелеона, настигнет вас всех.

А вы настолько не доверяете друг другу, что даже не способны организовать дежурство! Ступайте и не требуйте, чтобы Дед вас организовывал!

Мы еще намерены побороться. А вы топайте отсюда и покидайте этот мир любым способом.

А мы попробуем выжить.

Опять я не о том...

Невероятно болит голова; боль не острая, такое ощущение, словно нанюхался клея. Оно изменило атмосферу. В редкие моменты, после сна, когда боль слабела, я задавался несложным вопросом: сумеем ли мы жить в этом воздухе? Очевидно, мы привыкнем к жаре, ведь не погибают же граждане Танзании. Допустим, мы решим проблему воды. Даже наверняка решим. Утром Нильс и Муслим принесли несколько метров «рыжей проволоки» из прогалины у озера, куда уже дотянулся ржавый лес. Мы так его зовем, ржавый; до неприличия похоже на мотки ржавой колючки.