и тихий скрип конской упряжи, и редкое позвякивание металла – не просто железа, так гремит оружие и латы воинов.

«Но ведь госпожа никогда не ездит в Элтлантис в сопровождении рыцарей! – успел удивиться Литей. – Она всегда оставляет их где-нибудь у Южного пути, и король делает так же. А князь Лиарин и вовсе не берёт с собой провожатых, вскакивает на своего быстрого Элилейна и уносится на родину совсем один. Как же так? Почему воины?»

В этот миг они появились, поднялись из-за поросшего изумрудным мхом холма. Большой отряд воинов: мельтешащее сплетение лошадей, людских лиц, металла и оружия, сёдел и стремян – сплошная бурая масса, как мутная река, берегами которой служили сопровождавшие чужаков пешие эльфийки Лигерэли, да шагавшие впереди Гларистар и Фангир.

И на фоне этого живого тёмного пятна, как три звезды, сияли белоснежные кони правителей и их седоки. И, глядя на них, Литей замер в нерешительности, хотя больше всего на свете желал броситься в радостном порыве на шею.

Их бледные лица казались неживыми, ясные глаза были опущены, губы плотно сжаты, и страдание легло тенью в уголки глаз.

Светлые волосы Киралейна летели по ветру, но взор был мрачен.

Величие – это слово всегда просилось на язык при одном взгляде на короля Лейндейла. Он, как и все эльфы, выглядел очень юным, но сердцем Дарген всегда ощущал ту бездну времени, что лежала между ними. Он был истинным королём и обладал мудростью прожившего сложную жизнь старика.

Но сейчас Литею он показался ровесником, таким же безусым мальчишкой, да вдобавок ещё очень усталым, испуганным, потерявшимся мальчишкой.

Литей взглянул на свою госпожу и заметил угрюмую морщинку, пролёгшую меж бровей. Небесно-голубой плат покрывал её голову, удерживаемый серебряным обручем. Лишь кукольно-прекрасное лицо, окаймлённое шёлковой тканью, осталось прежним – с него не исчезло всё тоже одухотворённое выражение доброты, но глаза стали другими. Несмотря на соседство лазурного шёлка, они оставались серыми, стальными, непроницаемо-тёмными.

А князь Лиарин ехал, ссутулившись, казался много ниже своего истинного роста, смотрел куда-то под ноги невидящим взором, и растрёпанные светлые волосы были перепачканы чем-то…

«Кровью!» – вдруг осенила Литея ужасная догадка.

И тогда он будто бы заново увидел приближающуюся процессию и разглядел те детали, которые вначале не бросились в глаза. Но теперь он видел, видел всё это: рваные, залитые бурыми пятнами крови одежды воинов, искорёженные щиты, колчаны, в которых осталось лишь по три-четыре стрелы, повязки на руках и лбах, и угрюмые взгляды загнанных собаками волков, побеждённых хищников. В их глазах было отчаяние.

И тогда Литей вспомнил, как однажды Великий князь Эктавиан сказал, что страдание – это не самое худшее чувство. Если ты чувствуешь боль, этому нужно радоваться. Если тебе больно, значит, душа твоя ещё не омертвела, ты ещё живёшь, чувствуешь, существуешь. Значит, ты ещё веришь, ещё борешься, ещё надеешься.

А если даже боль уже не доступна тебе, если ты отчаялся, значит – всё потеряно. Уже не будет слёз и досады, не будет борьбы. Отчаявшись, ты просто будешь ждать, когда пройдёт твоё время, и наступит конец всему, а вместе с ним придёт забытьё.

И глядя в глаза своих правителей, самых близких и родных, Литей понял к своему ужасу, что они уже переступили тонкую грань отчаяния, и в сердцах их уже нет надежды, угасла даже самая последняя её крохотная искра.

Сегодня гостей встречали совсем иначе, лишь тишина сопровождала конный отряд. И королева не одаривала встречавших своей лучезарной улыбкой. Правители не кивали обрадовано знакомым в толпе. И сами эльфы не махали приветственно гостям, не переговаривались возбуждённо. Тихие и молчаливые, они провожали прибывших долгими взглядами, в которых светилось понимание чего-то ясного только им самим, но остававшегося для Литея неизвестным, ускользающим.

Дарген отыскал глазами Лонгира…

Он, как и всегда, следовал тенью за своей госпожой, на смуглой щеке яркий зарубцевавшийся шрам, левая рука – на перевязи, забинтована от запястья до плеча. Суровый взгляд его серых глаз столкнулся с встревоженным взором Литея, и рыцарь слегка кивнул.

«Хоть один ещё видит мир вокруг!» – мелькнула мысль у Даргена.

Но от приветствия Лонгира радостно почему-то не стало, напротив, ещё большие сумерки накрыли сердце, и внутри похолодело.

Король выехал вперёд, следом Мара и Лиарин.

Лонгир поднял здоровую руку и остановил людей за своей спиной.

Киралейн подъехал к Великому князю, солнце полыхнуло ярким бликом на его золотом королевском венце. Он придержал черногривого Лаялейна. Спустившись с седла, Киралейн приблизился к правителю эльфов. Следом рука об руку шли королева и Лиарин, оставив своих лошадей рядом с Лунным Светом.

И белые эльфийские кони так ярко сияли на фоне общей гибельной тишины.

– Кларизанно анко, Тланти Эктавиан![5] – тихо сказал Киралейн голосом, лишённым эмоций, холодным, как зимняя ночь в Мангаре. – Кендо фли тия! Адо…

Но эльфийский князь не дал ему договорить.

Эктавиан положил руки на плечи короля, заглянул в усталые голубые глаза и сказал просто:

– Оставь эти церемонии! Разве теперь место и время? Я рад видеть тебя живым, рад твоему возвращению, хоть и желал бы, чтобы не так пришёл ты в Элтлантис!

Он обернулся к королеве Маре.

– Клари, Экти! – тихо сказала она. – Я опоздала. Было уже слишком поздно. Я так хотела всё спасти! Но было поздно…

И Лиарин добавил со скорбью на лице:

– Прости, друг! Мы нарушили твой мир, привели в твои владения воинов. Я не забыл, в Элтлантисе не любят оружия, не любят железа и людей, но нам больше некуда было идти. Ринайград пал. И пред тобой не правители, но чудом уцелевшие изгнанники.

– Тогда, тем более, добро пожаловать! – сказал Эктавиан просто и обнял их обоих по-отечески, как добрый всепрощающий отец принимает своих детей, когда они наконец возвращаются домой.

И королева вдруг расплакалась безутешно и горько, и Лиарин гладил её по плечу, шепча на ухо:

– Тише, Эрсель, тише, любимая! Всё уже позади. Держись, ведь ты всё-таки королева!

– Королева чего? – зло спросила Мара, стирая росинки слёз с прекрасного лица.

– Нам нужна твоя помощь, Владыка, – обратился Киралейн к Эктавиану. – И нашим людям. Это последние из тех, кто остался предан Королевскому Дому Ринай.

– О твоих людях позаботятся, король, – кивнул Великий князь. – Экталана, отведи гостей в Белый Дворец!

Литей подбежал к ним, и Киралейн при виде его первый раз вымученно улыбнулся и обнял за плечи:

– Здравствуй, братишка!

Улыбнулся и князь