Алан Либби долго сопротивлялся уговорам дочери разрешить ей продолжить семейное дело и устроить ее на работу в «Хронос». Но после смерти жены он сдался.

— Собирайся. Я поговорил кое с кем из моих друзей в руководстве корпорации, и тебя готовы взять на обучение. Отправляемся завтра рано утром. Но учти, обратной дороги не будет. Подумай, дочка, хочешь ли ты посвятить свою жизнь одной лишь работе? Не иметь возможности путешествовать в свое удовольствие. Жить там, где прикажет начальство. А главное, хранить тайны, которые ты никогда и никому не сможешь открыть.

Вопрос не нуждался в ответе. Хотя Алан явно не желал для падчерицы такой судьбы, отговорить ее он был не в силах. Кейт, пережившая смерть приемной матери не менее болезненно, чем Алан смерть жены, бежала от горестных мыслей, искала что-то, что могло бы заполнить образовавшийся в ее душе вакуум. И этим чем-то для нее стала работа в «Хроносе».

И вечером следующего дня они достигли ворот базы Хейтрук.

Алан остановил машину, достал из сумки-холодильника пару банок колы и протянул одну из них Кейт. Выйдя из автомобиля, они сели прямо на запыленный капот, пили маленькими глотками холодную газировку и наблюдали за светилом, медленно уходящим за кроны деревьев. Это было так давно.

С возвращением, Кейт. Жизнь продолжается.

Но закончиться уютному, наполненному воспоминаниями о былых временах дню спокойно не удалось. Как только она вспомнила про отключенный мобильник и положила на счет деньги, словно дожидавшийся этого целый день телефон тут же стал разливаться руладами на все лады, едва она вернулась в квартиру и, захлопнув входную дверь, прислонилась к ней спиной, почувствовав, как где-то глубоко внутри начинал шевелиться знакомый теплый комочек.

— Кейт? Ты там как? В порядке? — зазвучал из динамика голос Муни. — От тебя весь день никаких вестей.

— Нормально. Пока жива, — кинув ключи на тумбу у двери, Кейт изогнулась, стягивая сапог. — Решила погулять.

— Ясно. Чего не позвала? Надеюсь, хот-доги еще в силе?

— Конечно. Просто нужно было подумать. Собраться с мыслями. А как вы? Паташик с тобой?

— Мы тоже завалились кое-куда, пропустили пару стаканчиков, у мужиков-то лекарства от всех проблем нехитрые, сама понимаешь, — Муни усмехнулся, и стянувшая второй сапог Кейт ощутила, как дрогнули утолки губ, но тут же вспомнила начало разговора и нахмурилась — итальянец просто так не звонил. — Что-то случилось?

— Собирайся, — голос напарника стал серьезным. — Синиз рвет и мечет.

— Что опять, я думала, нам устроили передышку.

— Сейчас, — привычно хмыкнула трубка. — Машину за тобой я уже послал.

— Зачем? — насторожилась напарница.

— Возвращаемся на месяц назад. Приказ от начальства, поймать Дениела Гринвуда.

— Но почему мы? — Почувствовав, как холодеет, растерянно проговорила Кейт. — Нельзя отправить другую группу?

— Не выйдет, все ниточки дела у нас в руках, к тому же мы знаем Нострадамуса в лицо. Времени на подготовку резервной команды нет. Первая зацепка — кафе «Лагуна», — Муни немного помолчал. — В команде я, ты, Паташик и Синиз, а нас тех отправляют на курсы квалификации в Даллас, чтобы мы там друг перед другом у самих себя не маячили.

Кейт вздохнула и посмотрела на часы.

— Хорошо, я жду.

— Выше нос, партнер. На этот раз мы его сделаем.

— Увидимся.

Выключив телефон, она подошла к окну и посмотрела на улицу. Снаружи налетел прохладный ветерок и весело зашуршал пестрыми объявлениями, которыми были обклеены опущенные створы давно закрытого супермаркета через дорогу. Зашумели кроны деревьев вокруг баскетбольной площадки в соседнем дворе. Кейт подняла голову и посмотрела на темнеющее, вечернее небо, которое неторопливо закрывала внушительная свинцовая туча. Над городом прокатился первый раскат грома, и ему тут же откуда-то ответила монотонная автомобильная сигнализация. Сидевший на улице Бо выпустил изо рта гармошку и, что-то по-старчески проворчав, стал собираться на ночлег. Кейт опустила жалюзи, закрывая окно, на которое с тихим шелестом упали первые капли начинающегося дождя.

Заснувшие было демоны пробудились вновь.

И я стою, и буря бьет в лицо,

Зачем, к чему вам это, ну?

Нет дела до меня.

А ствол у виска, лишь дьяволу посыл.

Не всем ли все равно.

Стою, и новый шаг — все следом разрешит.

Направь меня, дышу, пока живу.

И где ты, брат, судьбы волчок кручу.

Джарвис и Манкимен.

«Братья по оружию»

Чикаго, Иллинойс, 1993, февраль

В нашем мире все относительно. Боль. Счастье. Страх.

Время, с которым мы каждый день вынуждены подписывать договор, красным маркером расчеркиваясь в очередном квадратике с датой. Кто с надеждой, кто с облегчением. А кому-то уже вообще все равно.

Тик-так, тик-так, не поймать тебя никак.

Календарь странная штука. По сути, никто из нас не задумывается, что держит в квартире собственное маленькое кладбище. Склеп, заполненный прошедшими праздниками, важными датами, любовью и ненавистью, рождением детей и разводами… Тридцать перечеркнутых крестиком дней, которые, как могилки, пестрят уродливым напоминанием о неизбежности бытия на дверце холодильника рядом с магнитиками жены и детсадовскими художествами детей.

Безмолвные и безжалостные. Отработавшие свое. Словно умытые кровью покосившиеся заградительные ежи на заброшенном поле сражения, оглаживаемые волнами времени, с погребальным шелестом уносящими с берега в свои глубокие недра бесценные мгновения смешливого, беззаботного детства и юности, дурашливые клоунские носы и первую любовь. Воспоминания, счастливые и замечательные, грустные и не очень. Боль и страдания, смерть. Маленькую жизнь каждого из нас.

Праздник закончился — время приберет. Ему ведь наплевать, где мы шли. Где были и к чему стремимся. Мы преходящи, до последней песчинки — оно будет всегда.

Nevermore.

Все относительно. Все проходит.

Все ли? Кто ляпнул чушь, что время лечит? Может, и так, но только это не сработает с людьми его толка. Дениел отвернулся от цветастого календаря, с которого ему улыбалась девица в форме британского гвардейца, предлагавшая выпить «Гиннесса».

Через полторы недели организм окончательно перестал воспринимать алкоголь. Боль и чудовищное осознание собственного бессилия победили, решительно сломив разум, отчаянно призывавший в союзники выпивку. Еще страшнее было осознавать, что дочку похитили всего месяц назад. Некоторые газеты все еще наперебой обсуждали Могильщика, выдергивая друг у друга давно замусоленные факты, словно воронье, пирующее над трупом. Если бы не промахнуться, если бы попасть на пяток недель назад и попытаться спасти семью, может быть, вынужденная кара, на которую он сам себя обрек, и не выглядела бы столь ужасно.