Политическая концепция «Деревни», с ее надеждой на то, что рабство падет «по манию царя», в общем, мало чем отличается от умеренно-либеральной доктрины «Вольности», поэтому в данном случае традиционную датировку 1819 г., к тому же подтверждающуюся источниками, исследователь пересматривать не стал. Другое дело – послание «К Чаадаеву». «Обломки самовластья», упоминаемые в конце стихотворения, как считает Оксман, недвусмысленно свидетельствуют о насильственном свержении самодержавия, т. е. о военной революции. Для 1818 г. эти идеи, по его мнению, были не актуальны. Тогда еще сохранялись надежды на царя-реформатора. Поэтому датировку этого стихотворения исследователь отодвинул на 1820 г. и связал его написание с приездом Пестеля в Петербург и с прениями, развернувшимися на квартире Ф. Н. Глинки вокруг форм правления. Высказавшись почти единодушно за республику, декабристы оказались перед необходимостью сменить тактику и от пропаганды перейти к военному заговору с целью насильственного свержения царизма. Эти изменения, как полагал Оксман, и отразились в послании «К Чаадаеву».

Научные идеи Оксмана получили дальнейшее развитие в работах его ученика и коллеги В. В. Пугачева. Принимая в целом оксмановскую концепцию, Пугачев разошелся с ней в отдельных деталях. Так, например, он вернулся к традиционной датировке оды «Вольность», обосновав это ее связью не с Союзом Благоденствия, а с идеями Н. И. Тургенева и М. Ф. Орлова, замышлявшими в 1817 г. создать тайное общество с целью широкой пропаганды либеральных идей. Общество им создать тогда не удалось, но ядро, как считает Пугачев, создано было, и в конце 1817 – начале 1818 г. в результате слияния этого ядра с распадающимся Союзом Спасения был образован Союз Благоденствия. Пушкин, который интенсивно общался с Н. И. Тургеневым сразу же по окончании Лицея, отразил в оде «Вольность» его политическую программу 1817 г.

Концепция Оксмана – Пугачева имеет свои плюсы и минусы. К сильным сторонам, безусловно, следует отнести тщательное исследование широкого идеологического фона, на котором происходило взаимодействие Пушкина и Союза Благоденствия. Кроме того, Оксман проделал виртуозную текстологическую работу со списками пушкинских стихов. До сих пор его результаты остаются непересмотренными. Однако у этой концепции есть и слабые стороны. И Оксман, и Пугачев рассматривают стихи Пушкина как рифмованные прокламации без учета их художественной природы. Этот общий недостаток социологического подхода к литературе исходит из ошибочного представления о том, что можно извлекать из художественного текста смысл, минуя его поэтику. За поэтическими штампами сторонники социологического метода стремятся увидеть конкретный политический смысл. Не берется во внимание то, что поэт, создавая политические стихотворения, решал, помимо прочего, и художественные задачи. Кроме того, политические идеи Пушкина рассматриваются вне его личности, как некий отжатый субстрат. Поднимая вопрос, почему Пушкин не был формальным членом Союза Благоденствия, Оксман объяснял это тем, что он «в эту пору еще ни с какой стороны не отвечал тем высоким требованиям, которые предъявлялись каждому члену тайного общества основными параграфами его устава»[391]. Таким образом, получалась упрощенная конструкция. Как поэт Пушкин дозрел до того, чтобы выражать идеи тайного общества, а как человек он не дотягивает до полноправного члена организации. Иными словами, поэт превращался в некий бессознательный медиум между высоконравственными заговорщиками и публикой.

Другую концепцию предложил Ю. М. Лотман. Он показал, что у Пушкина и декабристов было различное понимание свободы[392]. Для декабристов свобода – категория политическая, и достигается она путем совершенствования государственно-политического строя. Идет ли при этом речь о политических реформах или революции – вопрос второстепенный. Важно то, что в любом случае служение делу свободы требует аскетического самоотречения и способности принести себя в жертву общественному благу. Для Пушкина свобода – категория психологическая, проявляющаяся в полноте жизненных ощущений и зависящая не только от политического режима, но и от внутреннего настроя личности. Пушкинская свобода, по мысли Лотмана, проявлялась, в частности, в способности менять стиль поведения, подобно тому, как он менял стилистику своих произведений. Поэтический радикализм, который, несомненно, был присущ молодому Пушкину, являлся всего лишь одной из сторон его многогранной и свободной личности. Даже если предположить, что политические стихи Пушкина действительно написаны «по заданию декабристов», то писались они, во всяком случае, на «свой манер», оставляя возможности для поэтической игры и расшатывания рамок политико-поэтической традиции. Потому политические стихи Пушкина следует рассматривать не только с точки зрения стоящих за ними политических теорий декабристов, но и в общекультурном пространстве, в котором они писались и распространялись.

Так, например, ода «Вольность» связана не только с домом Н. И. Тургенева на Фонтанке, где, по преданию, она была написана, но и с салоном А. И. Голицыной, представлявшим, по словам П. А. Вяземского, «уголок из нашей общественной жизни»[393]. Голицына, можно сказать, первая в истории России la femme émancipée. Павел I выдал ее насильно замуж за московского камергера С. М. Голицына. Но как только Павла не стало, она сразу же бросила мужа и переехала в Петербург. Ее роскошный особняк на Миллионной становится одним из самых блестящих литературно-политических салонов, напоминающих парижские салоны эпохи Реставрации[394]. Ее завсегдатаями были братья Тургеневы, М. Ф. Орлов, К. Н. Батюшков, В. А. Жуковский – словом, весь цвет русской либеральной культуры того времени. Сама Голицына получила прозвище «конституционалистка».

Пушкин становится посетителем салона Голицыной сразу по выходе из Лицея. По воспоминаниям Вяземского, поэт «был маленько приворожен ею»[395]. Пушкинское увлечение Голицыной неотделимо от серьезных политических разговоров, ведущихся в ее салоне, и наоборот, его увлечение политическими идеями окрашивается в тона легкой влюбленности в хозяйку салона. Свое стихотворение, посвященное Голицыной, «Краев чужих неопытный любитель», поэт начинает как политическую инвективу, осуждающую Россию за отсутствие в ней высоких идей и гражданственности:

Я говорил: в отечестве моем

Где верный ум, где гений мы найдем?

Где гражданин с душою благородной,

Возвышенной и пламенно свободной?

Где женщина – не с хладной красотой,

Но с пламенной, пленительной, живой?