«Уже не восстановить...» Две недели работы с Д. и Г. прошли безрезультатно. Лив очень утомилась и каждый вечер перед сном должна была принимать две капли успокоительного. Ей нравилось наблюдать, как дымчато-зеленая жидкость клубится и растворяется в воде.

В полдень Лив пила чай с попечителем. Они сидели в плетеных креслах под зонтиками в саду, где росли лекарственные травы. По дорожкам сада с безучастным видом бродили несколько пациентов. У одного на лице была рана, похожая на... Лив старалась на него не смотреть. Вместо этого она наблюдала, как опутывает и поглощает печенье аккуратная черная борода попечителя.

— Возможно, вы надеялись, что я сообщу вам о каких-то выдающихся успехах? Боюсь, придется вас разочаровать, — сказала она.

— Еще рано, доктор Альверхайзен, — ответил он и аккуратно отряхнул крошки с бороды кружевной салфеткой. — Рано. Дом стоит здесь уже много лет. Он пережил моего отца и, думаю, переживет и меня, и моих сыновей. Мы делаем все что можем, но и не больше. Покуда идет война, забот у Дома Скорби всегда будет хватать.

— Несомненно, вы правы, господин попечитель.

— Зовите меня Ричард.

— Конечно же вы правы, Ричард. Но я так рисковала, приехав сюда. Мне кажется, это отчасти безумный поступок. Иногда меня охватывает странное чувство. Признаюсь, я надеялась, что смогу совершить чудо...

Ее рука дрогнула, она пролила чай. Попечитель обеспокоенно посмотрел на нее. Лив слегка покраснела и промокнула платье салфеткой, бормоча:

— Да, вы правы, еще рано... Наверное, я кажусь вам совершенной глупышкой, господин попечитель. Я просто устала. И разумеется, глупо и высокомерно с моей стороны думать, что я за столь короткий срок смогла бы добиться того, чего не смогли другие.

— Дорогая! Разве можно представить нашу жизнь без глупости и высокомерия? — Глаза попечителя заблестели, и он вновь окунул печенье в чай. — Тот, кому предстоит упорный труд, не должен терять надежды. Наш дом — солидный дом, скорбный дом, но кроме того, дом, где совершаются чудеса! — Он поднял палец, словно не давая ей вставить слово. — Думаю, вам следует отдохнуть, доктор Альверхайзен. Отдохните. Увидимся завтра. Я хочу вам кое-что показать.

Проводник Бэнкс весь день отказывался выходить из штабной палатки и принимать донесения — даже после того, как Лаури отключил в палатке электричество. Лаури пришлось собрать десятерых связистов и отправиться к нему самолично.

— Отойдите. Я действую по распоряжению Локомотивов, — сказал он стражам палатки.

Те посмотрели ему под ноги, ничуть не удивляясь.

Первым он послал младшего офицера Тернстрема, на случай, если отчаявшийся и униженный Бэнкс совершит преступный поступок. Кто знает, чего ожидать от человека, которому стало известно (а Бэнкс уже знает), что Локомотивы отстранили его от должности?

— Он безобиден, сэр, — сказал Тернстрем.

Внутри палатки теснились тени в униформе. Бэнкс сидел за стольным столом и печатал.

— Минуту, Морнингсайд!

— Лаури. Морнингсайд погиб.

Бэнкс поднял взгляд. Глаза его были залиты кровью.

— Ясно. Минуту, Лаури.

Лаури посмотрел на стол Бэнкса. Похоже, проводник Бэнкс печатал длинное оправдание своих действий — или своего бездействия. Рассуждая, вероятно, о том, что задуманное Локомотивами свершится в любом случае, какие бы ошибки их подданные ни совершили.

— Достаточно, Бэнкс.

— Минуту, Лаури.

— До всего этого никому нет дела, Бэнкс.

— Это для отчетности, Лаури.

Рядом с пишущей машинкой стояла пустая кружка и лежал пистолет Бэнкса.

— Тернстрем, — сказал Лаури

— Да, сэр?

— Наблюдайте за ним. Пусть закончит. Дайте ему время до вечера.

Несколько часов спустя Бэнкс застрелился за своим столом на глазах у Тернстрема, и Лаури официально принял командование на себя. В душе Лаури благодарил Бэнкса за эти несколько часов. Его уже завалили рапортами, запросами, требованиями, проблемами. Он стоял, гордо выпрямив спину. Внимание Локомотивов — на него.

Первым делом он приказал мобилизовать жителей Клоана. Его раздражали эти жалкие бездельники, слонявшиеся по окрестностям передового лагеря. Некоторые из них уже начали попрошайничать. Лаури велел занять их строительством и другой низкоквалифицированной работой. Освободившихся солдат он мог бы направить в патрульные отряды или поручить им осаду госпиталя. Ожидаемое подкрепление из Кингстона еще не прибыло, и людей не хватало.

— Кроме того, это пойдет им на пользу. Эта земля теперь принадлежит Линии, и пора им к этому привыкать, — сказал он Тернстрему.

После того как Бэнкс застрелился, Лаури приказал группе клоанцев, среди которой, к его удивлению, оказался и бывший мэр, убрать тело из палатки, вычистить ее и уничтожить бессмысленный рапорт Бэнкса. После чего занял палатку сам.

В полночь он телеграфировал в Кингстон:

«И.О. ПРОВОДНИКА ПЕРЕДОВОГО ЛАГЕРЯ В КЛОАНЕ ЛАУРИ ПРИНЯЛ ПОЛНОМОЧИЯ ПОКОЙНОГО БЭНКСА. ПРОБЛЕМА. НЕ ИЗВЕСТНО, ЗАЩИЩЕН ЛИ ГОСПИТАЛЬ. НЕ ИЗВЕСТНО БЕЗОПАСНОЕ РАССТОЯНИЕ ОТ НЕГО. ПОЛОЖЕНИЕ ОСЛОЖНЯЕТСЯ ТЕМ, ЧТО ИЗ-ЗА ХАЛАТНОСТИ БЭНКСА В ГОСПИТАЛЬ ПРОНИК АГЕНТ К...»

Палец Лаури навис над буквой К. Он хотел написать «КАК Я И ПРЕДЧУВСТВОВАЛ», но передумал.

«ПРИСУТСТВИЕ АГЕНТА МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ КОНФЛИКТА И ПРИВЕСТИ К ПОТЕРЕ ЦЕЛИ. СРАЗУ НАЧИНАТЬ ОСАДУ ОПАСНО. РЕКОМЕНДУЮ СОЗДАТЬ ШИРОКУЮ НЕПЛОТНУЮ СЕТЬ НЕ МЕНЕЕ ЧЕМ В ПАРЕ МИЛЬ ОТ ГОСПИТАЛЯ. ПЕРЕКРЫТЬ ДОРОГИ. ОБЫСКИВАТЬ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ. МЫ ОЖИДАЕМ СОДЕЙСТВИЯ СО СТОРОНЫ ГРИНБЭНКА, ГУЗНЭКА, ФЭЙРСМИТА И КРАЙ-СВЕТА. СЕТЬ НЕОБХОДИМО СТЯГИВАТЬ ПО МЕРЕ ПРИБЫТИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ СИЛ. ЖДУ УКАЗАНИЙ».

Устройство заурчало, заискрилось, и сообщение ушло адресату, возмущая эфир. Лаури отпустил телеграфиста, откинулся в кресле и сделал глубокий вдох. Тяжелый телеграф бездействовал. Локомотивы ждали его сообщения. Вскоре они получат его. В ритме работы их пистонов и колес произойдут перемены, незаметные для людей, но реальные — и разум Локомотивов, их Песнь обратится к нему. К Лаури. И тогда они изъявят свою волю, их приказы понесутся по проводам через весь континент, телеграф оживет, и палатку огласит Песнь Линии.

Младший офицер Драм принес Лаури холодного кофе в жестяной кружке, и он с благодарностью пригубил. Работать предстояло до утра.

Кридмур стоял у вершины второй лестницы восточного крыла. Его окружали ведра голубой краски, а белую спецовку покрывали голубые пятна. Весело и широко размахивая кистью, Кридмур красил стену, насвистывая и улыбаясь каждому, кто проходил мимо.

— Этой ночью, — сказал он себе, — я общался с премиленькой медсестричкой.