Потом было катание на санках. Девушки в брюках смело съезжали с горок. Джузеппе и тут превзошел всех — не успели сосчитать до двенадцати, как он уже оказался внизу; для других приходилось считать до пятнадцати и даже до двадцати, а кто бы усомнился в счетчике, когда им являлся сам Дуилио. Винсентэ и Антонио вообще не достигли финиша, налетев на санки трех резвых девиц, не сумевших свернуть в сторону; санки перевернулись, все повалились в кучу. Винсентэ перекувырнулся, оставшись без пуговки на воротничке, и развязно щипал попавшее под руку «мягкое место», но не везло ему: когда все поднялись, то «мягкое место» сердито потирал ладонью Антонио, а девицы покатывались со смеху.

«Не своди меня с ума, Кончетина, неужели в Антонио?» — «О Сильвия, в этого олуха?! Как плохо ты обо мне думаешь!» — «Нет, нет!..» — воскликнула Сильвия и еще раз чмокнула ее.

Потом молодежь состязалась в беге; первое место, разумеется, опять досталось Джузеппе. Неимоверно гордый своей тройной победой, он спесиво оглядывал краса-горожан, но при виде Дино щеку так и обожгло: «Как он смел… Пьяный я был тогда, не то показал бы этому хлюпику!..» Заносчиво прошелся мимо Дино и грубо задел своим железным локтем, глянув с презрением.

— Чего зверем смотришь, дяденька?

— Не твое дело, — прорычал Джузеппе. — Лучше сопли утри.

— Извинитесь, сеньор, — вежливо предложил Дино. — У вас есть еще время.

— Чего-о? Чего захотел!

И замахнулся, но Дино ловко увернулся и…

Сначала ко лбу приложили снег, потом и всю голову Джузеппе засыпали снегом. Кое-как приподняли, усадили и, еще бесчувственному, безвольно уронившему голову, даже за шиворот сунули два огромных снежка, но, увы, увы и ах, ничто не помогало, на лице Джузеппе не проступало признаков жизни. И лоб ему остудили, и виски крепко растерли, но ах… И тогда Артуро ворвался в тесный круг, уверяя: «Сейчас очнется», — и закатил ему пощечину. Джузеппе действительно разом открыл глаза и живо влепил ответную оплеуху, вследствие чего оказывавшие помощь переключились на Артуро, а издали с криком «Папенька, кормилец, папуля!» — помчался к ним юный краснощекий Джанджакомо, прорвался сквозь толпу; тетушка Ариадна, ничуть не обеспокоенная участью Артуро, приглашала в гости достойных ее общества краса-горожан. «Ты, — она устремляла на кого-либо палец, — ко мне, — тем же пальцем тыкала себя в грудь, — приходи в два часа», — показывала два пальца; правда, было уже три часа, но тетушка знала, разумеется, что приходить в гости в назначенное время — дурной тон, соберутся у нее часам к пяти, а к тому времени она успеет накрыть на стол. Артуро вернула к жизни его собственная жена, Эулалиа, — какой там снег, какое растирание висков! — тихо скользнула рукой в карман супруга, и Артуро в момент ожил, выкатил глаза, хватая ее за руку.

Спасли человека.

* * *

Тереза… Тереза… Доменико лежал на кровати, уткнувшись в подушку, в одеяло вцепившись руками. Тереза… женщина… Высокая, тонкая, как покачивалась при ходьбе, как ступала… Чуть склоненная вбок голова и сыпучие волосы, сухо плывшие на ветру… Шея, точеная белая шея, и скулы, выпукло резкие и все-таки нежные… А когда, подбоченясь, улыбнется лукаво, легкая ямочка на одной ее щечке… Дразнящие пухлые губки, коварно манящие, томительно ждущие, упруго набухшая нижняя, вызывающе, дерзко влекущая… Уста Терезы… И хрупко-нежные кости — ключицы, почти неприметные, а прямо над ними мягкая впадинка — утоленья источник. Тереза… женщина… Руки ее, руки, что змеей изгибаются, и узкие острые пальцы, угрозу и нежность таящие, пять душителей дивных, голодных, по-разному алчных, и груди, тонкой женщины груди, налитые угрозой, нацелены были в него без пощады. Голос Терезы, в ее голосе — низком, вкрадчивом, нежном — вкус черешни и медвяный дух. Эх, соты, соты… И глаза ее, взгляд их, ласковый, теплый, радость дарящий, беспощадный, сурово палящий.

К ее дому шел Доменико.

* * *

— Точное, умное, своевременно сказанное слово — основа последующего прогресса, — продолжал Дуилио, — мои простые, действенные слова, а так же… Благодарю, сеньора Ариадна, с удовольствием отведаю, поскольку капуста на долгие годы сохранит нам умственную бодрость и физическое совершенство. Да, я говорил, что мои простые, действенные слова способны сыграть положительную роль в повседневной жизни.

— Васко очень нравилась капуста, — взгрустнула тетушка Ариадна. — Возьмите и вы, отведайте, сеньор Джулио.

— Хорошая, в самом деле хорошая.

— Поистине хорошим является наличие высокой дисциплины и искренней атмосферы взаимотребова-тельности, — продолжал Дуилио. — Вот, к примеру, сегодня среди нас, в нашем обществе, находится Александро, который славится своей необузданностью и бездумностью, но у которого, оказывается, сердце бывает все же иногда благородным, именно на это — на что же еще! — указывает его замечательный подарок-игрушка, который он собственноручно доставил сегодня и передал из рук в руки нашей не подвластной старости сеньоре Ариадне? Как прекрасно звонит…

— Или звонит?

— Это не имеет значения, Александро, вы не поняли. Истину всегда можно установить, истина подобна границе.

— Всегда, в любом случае?

— Безусловно.

— Задам вам один вопрос, не отступите от своих слов?

— Ни в коем случае. Нет.

— Ну хорошо. Скажем… поссорились двое — блондин и брюнет, кто из них виноват? — спросил Александро и неожиданно гаркнул: — Гоп! — отчего Дуилио подскочил и выронил бокал, а в клетке встрепенулись все пять канареек тетушки Ариадны. Александро же вежливо пояснил: — Извините, но дешевый эффект — залог внимания. Так кто из споривших виноват?

— Брюнет — очень темный?

— Темнее темного.

— Следовательно, брюнет. Само собой ясно.

— Почему?

У дома Терезы было безлюдно. На высокую веранду, на закрытые окна и зеленую штору устремлен был взор Доменико. Украдкой обошел дом — простодушный, наивный грабитель…

— Потому.

— Почему — потому? Почему?

— Потому что брюнет — темный, а блондин — светлый.

— Ах, как вы хорошо сказали! — захлопала в ладоши Кончетина и шепнула Сильвии: — Тот, кто мне нравится, — блондин, светлый…

— А что, блондин непременно бывает хорошим? — удивился Александро.

— В сравнении с брюнетом, разумеется… Кроме того, во всем находится нечто хорошее, когда внимание бодрствует, а мои простые, ясные слова придают сложной психологической истории большую впечатляемость и легкую доходчивость.

— Ах, как ясно и просто сказано! — покачал головой Александро. — Вообще-то, к твоему сведению, оба виноваты, мой маленький, мой пострел.

Не видно было Терезы, женщины, истинной женщины. Упорно смотрел Доменико на высокое узкое окно и упрямо молил: «Ну открой же, открой…» Временами казалось — раздвигалась тяжелая штора, но нет, нет, просто мерещилось… И он снова шептал: «Открой же, впусти…» В отчаянии уронил голову, опустил глаза — на земле, под ногами,