– Неужели вы рассчитывали, что вашу выходку никто не заметит? – спросил Мандельбаум голосом уставшего человека. – Наблюдатели следили за вашим жалким заговором почти с самого начала. Ваша конспирация вас и выдала.

– Почему же тогда вы не остановили нас раньше? – спросил австралиец, захлебываясь от злости.

– Отчасти, чтобы вы не придумали чего похуже, а отчасти для того, чтобы посмотреть, кого еще вы втянули в это дело. Мы откладывали визит до тех пор, когда у вас все будет готово.

– Какое коварство! – воскликнул француз. – Типичный для новых времен холодный расчет. Полагаю, что наиболее разумным и целесообразным вы посчитаете расстрел на месте.

– Нет, зачем же, – мягко возразил Мандельбаум. – Кстати, вкупе с полем, нагревающим металл, мы использовали гаситель химических реакций, чтобы ваши боеприпасы не взорвались и не ранили вас. Ведь вы еще должны рассказать о своих сторонниках. К тому же у всех у вас есть хорошие мозги, много энергии и мужества. Не ваша вина, что перемена свела вас с ума.

– Свела с ума?! – рявкнул русский, с трудом удерживая дрожь. – Это вы нас называете сумасшедшими?

– Ну, если вы вообразили, что имеете право принимать решения за все человечество и навязывать их силой, то что это, если не мания величия? Будь ваше дело справедливым, вы бы давным-давно представили его на суд всего мира.

– Мир ослеплен, – сохраняя достоинство, сказал индус. – Мир перестал видеть истину. В прошлом я прикоснулся к высшим сферам, а теперь потерял контакт, зато хотя бы понимаю, что именно я потерял.

– Другими словами, – холодно прокомментировал Мандельбаум, – ваш разум стал слишком силен, и в трансе, бывшем для вас главным занятием, отпала нужда, хотя привычка все еще не исчезла.

Индус презрительно пожал плечами.

Грунвальд посмотрел на Коринфа.

– А ведь я считал тебя другом, Пит. После того, что перемена сделала с твоей женой, я полагал, ты поймешь…

– Он тут вообще ни при чем. – Хельга выступила вперед и взяла Коринфа за руку. – Вас вела я, Грунвальд. Пита мы взяли с собой как физика, чтобы взглянуть на ваш аппарат и придумать, как его использовать для доброго дела. Трудовая терапия… ох, Пит, Пит, ты так настрадался!

Коринф тряхнул головой и заговорил с резкостью и гневом, не типичными для его мягкого характера:

– Не надо искать для меня оправдания. Если бы я знал, что ты замышляешь, я остановил бы тебя в одиночку. Ты подумал, в кого превратилась бы Шейла после возвращения старого мира?

– Вас вылечат, – сказал Мандельбаум. – Вы не прибегали к насилию. Новые методы психиатрии быстро прочистят вам мозги.

– Лучше бы вы меня убили, – сказал австралиец.

Манцелли никак не мог унять рыдания. Всхлипы терзали его, словно когти хищника.

– Как вы не понимаете? – возмутился француз. – Все славные свершения человека в прошлом – псу под хвост? Он даже обрел Бога, а теперь вы превращаете Бога в детскую дразнилку. Что вы дали человеку взамен роскоши искусства, плодов его рук и скромных маленьких радостей после трудового дня? Вы превратили его в арифмометр, его душа и тело зачахнут среди новых уравнений.

Мандельбаум пожал плечами.

– Не я вызвал перемену. Раз уж вы верите в Бога, это смахивает на Его рук дело и Его манеру подталкивать развитие.

– Развитием это можно назвать только с интеллектуальной точки зрения. С точки зрения близорукого, изнеженного, надутого как индюк профессора.

– Разве я похож на профессора? – хмыкнул Мандельбаум. – Пока вы читали первые книжки о красотах природы, я уже клепал железо. Пока вы писали о греховности гордыни и противления злу, мне били морду нанятые компанией бандюги. Вы были влюблены в рабочего человека, но не сели бы с ним за один стол, разве не так? Когда малыш Жан-Пьер, – до войны он был студентом семинарии – работая на наших, попал в руки немцев, он сутки продержался под самыми страшными пытками, чтобы дать нам возможность скрыться. В это время, если я правильно помню, вы сидели в Соединенных Штатах и строчили пропагандистские памфлеты. Какого черта! Почему бы вам хотя бы раз не примерить ваши рассуждения на себя?

Гнетущая усталость улетучилась, стоило Феликсу войти в подзабытый раж старой доброй драки. Голос окреп и стучал, как молот по железу:

– Проблема с вами и вам подобными в том, что вы боитесь смотреть жизни в лицо. Вместо того чтобы строить будущее, вы цепляетесь за прошлое. Старые иллюзии вы растеряли, а для того, чтобы создать для себя новые, получше, кишка тонка.

– Например, американскую иллюзию «прогресса», – огрызнулся китаец.

– А кто тут говорит о прогрессе? Это еще одно выброшенное на помойку старье. Еще один стереотип, порожденный глупостью, жадностью и самодовольством. Да, с нас содрано все прошлое. Да, это ужасное ощущение, ты чувствуешь себя голым и неприкаянным. А вы не допускаете, что человек способен прийти к новому равновесию? Не кажется ли вам, что мы, вырвавшись из кокона старого, способны создать новую культуру со своей собственной красотой, прелестями и мечтами? И вы верите, что люди, полные силы и надежд, люди всех рас и национальностей, захотят вернуться назад? Вот что я вам скажу – не захотят! И то, что вы пытались действовать тайком, показывает: вы прекрасно это знали.

Что старый мир давал девяноста процентам человечества? Тяжелый труд, неграмотность, болезни, войны, угнетение, нужду, страх, и так от рождения в грязи до жалкой могилы. Если вам повезло родиться в удачливой стране, вы по крайней мере могли набить брюхо и приобрести пару блестящих игрушек, но жизнь ваша была лишена перспективы и смысла. Тот факт, что одна цивилизация за другой рассыпались в прах, говорит, что мы не дозрели до уровня цивилизации, по своей природе мы оставались дикарями. Теперь у нас появилась возможность соскочить с карусели истории и прийти в новое место. Пока никто не знает, куда именно, никто не в состоянии даже предположить, что это такое; главное, что у нас открылись глаза, и мы больше не желаем их закрывать!

Мандельбаум замолчал и, вздохнув, повернулся к следователям.

– Уводите их, ребята.

Заговорщиков завели на платформу – без применения силы, в демонстрации жестокости или мстительности не было нужды. Мандельбаум проводил взглядом платформу, поднимающуюся к кораблю. Затем начал осматривать продолговатую металлическую конструкцию, лежащую на земле.

– Какой героический поступок! – бормотал он, качая головой. – Бесполезный, но героический. Нет, это ценные кадры. Надеюсь, нам удастся их спасти.

Коринф криво улыбнулся.

– Естественно, ведь наше дело правое.

Мандельбаум усмехнулся.

– Извини за нотации. Старые привычки трудно искоренить, факт должен быть снабжен ярлычком морали. Ну, ничего, люди вскоре и это преодолеют.

Физик посерьезнел.

– Какая-то мораль все равно нужна.